Юрий Колкер

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Счастье не нуждается в оправдании, зато само служит некоторым оправданием легкомыслию. Половина собранных здесь текстов — экспромты и непритязательные стихотворные упражнения. Это дневник подмастерья, но вместе с тем — и часть моей души; быть может, важнейшая. Обретение своей манеры, по Шестову, есть «начало конца».

Период собственно Кентавромахии — пять месяцев: с декабря 1971 по конец апреля 1972 года. Сборник был составлен и размножен в машинописи в Ленинграде. С тех пор в тексты внесено несколько косметических поправок, а к основному циклу добавлены стихотворения 1970-1973 годов, с ним тесно связанные. Эпоха на дворе стояла переменчивая. Для меня это было время последних (запоздалых) иллюзий, последних попыток ужиться с советской властью, а сверх того — еще и лучшая пора молодости. Я умудрялся писать по нескольку стихотворений в день. Откуда такое взялось?

Осенью 1970 года, имея за плечами почти восемнадцать лет сочинительства, я вдруг ощутил потребность начать всё с начала: увидел, что «время снова мне стать учеником». Авангардизм, моё многолетнее кредо, представился мне одной из гримас мании величия. Я заскучал — и вернулся к младенческим ямбам, к млечным рифмам. Возник новый, неожиданный ракурс, жизнь наполнилась смыслом; за этим сальто последовали два года того полного счастья, какое возможно только при полном самовыражении. Так это представляется мне теперь; таково необходимое пояснение к моим, условно говоря, ранним стихам.

Ю. К.

23 марта 1982,
Ленинград.

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

*  *  *

ФОТОГРАФИЯ

ИЗ АСКЛЕПИАДА

У КАРАДАГА

ИЗ ЛОРДА БАЙРОНА

*  *  *

*  *  *

*  *  *

УЛИЦА АЛХИМИКОВ

ВИФЛЕЕМСКАЯ ЧАСОВНЯ

*  *  *

*  *  *

Уходит вечер, ночь видна — И смерть приблизилась на сутки. Так эта истина ясна, Что стоит невесёлой шутки. На сутки раньше пустота Разучит ссориться, влюбляться. Так эта истина проста, Что ею впору умиляться. Я эту истину приму, Как дочку: на руки спросонок — Пускай подумает ребёнок, Что легче сделалось ему. 23 декабря 1971

*  *  *

Печаль придумана умно. Надежней не бывает грима: Блаженство неисповедимо, Его не сглазить мудрено. Печаль придумана затем, Что радость ищет оболочку — И боль, упрятанная в строчку, Уже не слышится совсем. От счастья делается жаль — Признаться ли? — себя, и только. Горчит откушенная долька, Горчит любовь, сладка печаль. 28 декабря 1971

СЕНТЯБРЬ

Смотрите, нищенок отряд В печали деловой, — Осины вытянулись в ряд С поникшей головой, И две троллейбусных струны Колеблются слегка, И воедино сведены Над ними облака. Осенний, охристый, большой Кленовый лист дрожит Над головою, а другой Медлительно кружит. Вздохни — и ясный детский альт В ответ подстереги, И лист со звоном на асфальт Ложится у ноги. В прожилках выступила кровь — Холодная, ничья, Никчёмная, как та любовь Последняя моя. 1 октября 1971

*  *  *

Когда она смеётся, Мне глаз не отвести... Когда она смеётся, Её сердечко бьётся — Оно не просто бьётся, А просит: отпусти! Когда она смеётся, Похоже, что при всех Хрусталь тончайший бьётся На счастье без помех. И даже нет, не бьётся: Нектар сладчайший льётся И в гроте нимфы пьётся Её чудесный смех. 24 октября 1971

*  *  *

Идут по переулку две подружки, Две бабушки, две древние старушки, По лужам ковыляют не спеша. Погода нынче выдалась сырая. На фоне потемневшего сарая Идут, сапожками перебирая... И в чём тут только держится душа? Жакетки плохи — не было бы лиха! (Должно быть, довоенная портниха.) Две палочки постукивают тихо, Почти неразличимы голоса, Две сумочки. Одни воспоминанья. И облака над ними в ожиданьи Стоят тугие, точно паруса. 31 октября 1971

АТЕИСТИЧЕСКИЙ СЮЖЕТ

Нонне Азарьянц Ей снилось в эту ночь, что к ней вернулось тело: Что стоит только сон мучительный стряхнуть — И можно встать, зевнуть и потянуться смело, К окошку подойти и створки распахнуть. В халатике цветном и шлёпках полустёртых Возиться у плиты и, убавляя газ, Бегущее тепло угадывать в аортах, В мизинце розовом, отогнутом сейчас... Но утро настаёт, и верить всё труднее, Мучительнее сон, исчерпан список тем, Проснулась — и душа не расстаётся с нею, А тело отнято и съёжилось совсем. Здесь выдержана боль настоем многолетним, Приземиста постель, протяжна тишина, Здесь два десятка лет всё кажется последним Косой вечерний луч, скользящий из окна. Каких ей ждать вестей? Вот комната пустая. С ней только мать одна — ни мужа, ни детей. А Он глядит с небес, и боли сострадая, Из нелюбви к себе не помогает ей. 24 мая 1971

ПОХОРОНЫ

I Старуха лежит неестественно прямо, По самые уши бела. Она умирала давно и упрямо — И вот, наконец, умерла. И вот на Литовской, у Педиатрички, Сошлась негустая родня — Какие-то старцы, знакомцы, сестрички, Зачем-то позвали меня. Затем ведь, наверно, меня и позвали, Чтоб вынести ящик гуртом, И чтобы скамейки не так пустовали В печальном автобусе том. На Северном кладбище, у Левашова, Где ямы накопаны впрок, Запомнились лужи, и лёд, и большого Апрельского ветра глоток... II А этот ящик деревянный, Продолговатый, шестигранный Покрыт мастикой для полов, И ручки около углов. Его волочат двое дюжих Могильщиков, по икры в лужах, И третий, было, подошёл, Да груз, как видно, не тяжёл. Из ямы вынуты верёвки. Лопатами, не без сноровки, Закопана, исчезла ты. На холмик сложены цветы. Прощай, убогая старушка! Уже затеяна пирушка. Тебя легонько помянут — И слёз на несколько минут... 22 мая 1971

*  *  *

От неустроенности, что ли, От неприкаянности ли, Уходит жизнь без нашей воли — Дорогу скатертью стели! Кружим у смерти на приколе, Сидим тихонько на мели, Живем, от этой жалкой роли Отговориться не смогли. Я цепенею в самом деле И чувствую: проходит час, И день, и вот уже неделя, И всё идет помимо нас, И движется без всякой цели — И, кажется, не в первый раз. 12 декабря 1971

*  *  *

Время с пете́ль сорвалось. На два пуховых сугроба Утро в постель пролилось Зябкое, точно хвороба. Солнцу неважно спалось. Меркнут трапеции, чтобы Парой настенных полос Вновь появиться для пробы. Тайна, печаль и вина — Тонкая, как седина Ночи алмазная сутра — Выветрилась, не видна. Милая, как ты бледна! Что тебе снилось под утро? 15 декабря 1971

*  *  *

Июнь, входящий в комнаты без стука, Овидиева древняя наука... Нет, я не пасынок на той земле, Где Пастернак — Овидий в феврале. Киприда! Перевёрнута страница. Смотри, твоя молоденькая жрица На раскладушке голая сидит И в потолок испуганно глядит. Взгляни на эти сомкнутые руки: Как хочется им преуспеть в науке, Как грудь божественно обнажена — Как вся очаровательна она! Послушница, от слез полуслепая, Себе самой ни в чем не уступая, Она — не падчерица на земле, Где Пастернак — Овидий в феврале. 5 июня 1972

*  *  *

Бессмертник всё-таки цветёт, Земля ещё верти́тся, И нас ещё судьба ведёт, И нам не отшутиться: Сцедив в подойник свет из тьмы Творительной десницей, Он вечность, данную взаймы, Востребует сторицей. 16 июля 1972 (№ 356)

*  *  *

Она приходит в свой черёд — Эгоистичная, как нежность: Зима... А мне её прилежность Никак покоя не дает. Ну что поделаешь! — Зима. Земля, устроенная мудро. Взаймы попрошенное утро. Сиреневая полутьма. Но всё приходит в свой черед: И снега медленная нежность, И утра ясная прилежность, И ранних сумерек налёт. 29 декабря 1971

*  *  *

Воркует судьба-ротозейка, И на руку мне воркотня: Глядишь, и найдётся лазейка У этой кумы для меня. Я знаю: найдётся, найдётся! Нехитрое дело — найтись. А нет — проживу, обойдётся. Подскажет сама: отшутись. 30 декабря 1971

*  *  *

Любовь, возвращаясь всерьёз, Сторицей долги возмещает. Порыв очистительных слез На землю меня возвращает. Какое блаженство с тобой Однажды утрачено мною? Какой искупимо ценою? Какой восполнимо судьбой? Какие надежды, скажи, Какие дела и заботы, Порывы, паденья, полёты, Разлуки, труды, виражи? Нехитрая азбука дней, Пустая сумятица будней — Что может быть проще и скудней, Печальней, дороже, родней? Потерянным в мареве дня, Под серым приплюснутым небом, В осеннем пальтишке нелепом, Любимая, вспомни меня, По этой земле проходя, Над этой просторной рекою, Над этой поспешной строкою, За тонкою сеткой дождя... 31 декабря 1971

*  *  *

О, не за тем ведь, чтобы печаль Мною владела так вдохновенно, Светятся звезды, близится даль, Катятся воды, всё неизменно! Может, и правда — наоборот: Проистекают из-за печали Мерные всхлипы медленных вод, Круговорот моросящей дали? Счастье бесплодно, сердца не жаль! Лёгкое горе, быстрая серна, Взвейся смелее! Здравствуй, печаль! Ты путеводна, четырехмерна. 5 декабря 1971

*  *  *

Ну да, это счастье. Как хочешь, его назови — Чернильною властью, Болезненной тенью любви. Болезненной тенью Оно и приходит ко мне. Так внятен растенью Кусочек пространства в окне. Им бредит дальтоник, Глаза в бесконечность вперя, Когда подоконник Оближет сырая заря. Слова, улетучась, Прозрачным оставят вино. Светла моя участь. Ее возмутить мудрено. 7 февраля 1972

ВЕЧЕР

В окошке, нежная голубка, Сияет звездочка в углу. Белеет месяца скорлупка Сквозь новорожденную мглу. Седеет день, густеет иней, Столетье снежное пришло — И сколько мягких, нежных линий В себя вобрало, навело! И воздух так глубок и звонок... Качаясь зябко, чуть дыша, Как вылупившимся цыпленок, Земля пушиста, хороша! 18 января 1972

*  *  *

Проносится люггер голландский На фоне дворца и реки, Пернатою тенью гигантской Срываясь с воздетой руки — И сумрак полдневный распорот Иглой в повороте крутом, К этот немыслимый город Лежит у него за бортом. 9 февраля 1972

*  *  *

Чернофигурная весна. Чернеют кроны, неодеты. Громада воздуха ясна И обещанием согрета. Мне дорог этот чёрный день С брожением в набухшем теле, Дерев творительная лень, Домов сырые акварели. 14 февраля 1972

ГОРГИППИЯ

Валов черноморских круженье — Горгиппия! Древний подвох. Анапа, ты знала крушенья И кровосмешенья эпох. Под этой землей виноватой Хранила такие века, Пока до удара лопатой Молчали твои берега! За мысом, в старинных просторах Мерещится бег кораблей, В аттических трюмах которых Пшеница уходит в Пирей. В порту не пустуют причалы. На рынке разложен товар, Во всю голосят зазывалы — Купцы из Афин и Мегар... Осталась шершавая кладка, Кусочек соленой земли, Пространства и времени складка... Ее раскопали, нашли. Пригубить прохладное время, Робея, спускаемся вниз Под стену — и сумрак над всеми Двухтысячелетний повис... 11-13 февраля 1972

*  *  *

Принц Гамлет в комнате моей... Откладывает день На тощий коврик у дверей Его кривую тень. Рассвет, разбередивший хлам И ворохи бумаг, Еще таится по углам, Еще пылится здесь и там В развернутых томах — Уже разбавленный, впотьмах, С простудой пополам. Где зябко свернута постель, Неубранная мной, Теки, дневная канитель, Небитый час дневной, Глотай былого мутный хмель С холодной желтизной! 12 февраля 1972

ДВА ПОСВЯЩЕНИЯ

1 Певец печальных вод, любовник Прозерпины! Когда уронит ночь прозрачный холодок, Оставь и мне в ковше микенской глины Соленой нежности глоток. 13 февраля 1972

2 Когда, любовник Прозерпины, Ты лицезрел печальные поля, И злому солнцу подставляла спину Моя несчастная земля; Завидя скорый гнев обманутого мужа, Тебя под сень дубрав подруга позвала... Но не летейская — людская стужа Тебя ждала. 13 февраля 1972

*  *  *

Медленного времени следы На лице твоем запечатлелись, Будто долго в зеркало воды, Наклоняясь, вглядывалась ты, Но глаза твои не нагляделись... Та неизяснимая печать, Что душевным опытом зовется И сердца умеет различать, Шепчет: вот бы снова всё начать — А судьба скупа, не улыбнется. 20 сентября 1972

КРЕЙЦЕРОВА СОНАТА

Чем изводился Лев Толстой От этой музыки густой, Взрослея, лучше понимаю. Какой привязчивый финал... С меня довольно, я устал, Конец. Я рычажок снимаю. Меж тем у зеркала она, Ещё пространствами полна, С расчёской возится в прихожей. Лаванды запах, холодок, Прощальный взгляд, немой упрек, И я с моей вчерашней ношей. 1972

*  *  *

Я правильно сделал, родившись на свет В мою непроглядную пору — Хоть нет ей названья, как имени нет Слепца обокравшему вору. А вам, предстоящим, отвага важна, И некуда вам торопиться... Но проповедь эта затем и нужна, Чтоб вы поспешили родиться. 15 февраля 1972

*  *  *

Я помню, минуты густели, Тянулись, сливались в одно, Глаза ее страшно пустели, Зрачки уходили на дно. Но вечер за дверью балконной, Стекла запотевший провал, Растаял в горячке бессонной, Повыспросил всё, миновал. И вот, в коридорах филфака, Она, в окруженьи подруг, Спешит, зачерпнув полумрака, И взгляды встречаются вдруг. Откликнется мне односложно, Кивнет, промелькнула, прошла. Поверить никак невозможно, Что это она и была. Психея, живая частица Любви, вдохновенья, житья, Летит, упорхнувшая птица, Обида и тайна моя. И я, неудачник, зануда, Мальчишка, слюнтяй, идиот, Гляжу, провожая как чудо, Стремительный этот полёт, Где всё в этом облике нежном, Ребяческом этом кивке Зачёркнуто взрослым, небрежным, Шальным завитком на виске. 20-25 февраля 1972

*  *  *

Что бежать без оглядки От любви? Тем верней На вагонной площадке Обомрёшь перед ней. Мановеньем кошмара За квадратом стекла Ночь, как ворон Эдгара, Распростерла крыла. — Ворон, взяв в твоих криках Сокровенную ложь, Врут колёса на стыках: — Не вернёшь! Не вернёшь! И, не чуя подвоха, Вторят им провода На три четверти вздоха: — Никогда! Никогда! 4 февраля 1971

*  *  *

Я вспомнил об истине старой, Заполнив четыре листа. Задира-гречанка с кифарой Является к нам неспроста. У этой красотки ревнивой Давно уже так повелось: Поэт и любовник счастливый Всегда обретаются врозь. 5 февраля 1971

*  *  *

Прощай, не моя дорогая! В холодном свечении дня, В окне, на площадке трамвая, Мелькни, не заметив меня, Растай в петербургском предзимьи, Где воздух колюч и тяжёл, Панели в расплывшемся гриме, И ветер слезой изошёл... 17 ноября 1971

*  *  *

В этом доме живёт пианист. Посмотри, он ужасный растяпа: На скамейке оставлена шляпа, А под — шляпой исписанный лист. Чуть светает, накинув пиджак, Он уходит к реке спозаранку Или в роще отыщет полянку И сидит до полудня, чудак. Начиная дневные труды, Подбирается солнце к окошку. Улыбаясь, косит понарошку На дорожку, усадьбу, пруды. В кабинете, где нет никого, Забываясь, протяжно и длинно То и дело вздохнет пианино По наитию, ни от чего. За работой его не застать — Он, к тому же, изрядный бездельник. У дороги внимательный ельник Ждет, ему не мешая мечтать. 28 декабря 1971

НАД ФУКИДИДОМ

1 Афины, этот спрут, в гордыне уличён У локрских берегов, в отваге детской, Где двадцать кораблей выводит Формион — Один к пяти! — на флот пелопоннесский. Мой непривычный глаз резни не разглядит. Туда, где сгрудились триремы кучей, Веди меня по водам, Фукидид, Дразни меня, выматывай и мучай. И что за благодать: неравный этот бой Пытаться разглядеть, над водами виднеться Бакланом молодым, заигрывать с судьбой И в детство человечества глядеться! Тысячелетний зной, векам потерян счёт, Под выгнутым крылом — залива постоянство, Над берегом пророческим течёт Внимательное, ясное пространство. 26 февраля 1972

2. РЕЗНЯ НА КЕРКИРЕ Слепые демоны гражданской распри, Проклятье вам! Крепись, моя Керкира! Афины, победившие мидян, Афины, этот спрут, держатель ста земель, Глазеют на тебя: маячат в отдаленьи За гаванью твоей тугие паруса. И ты, Лакедемон, кичливый и тупой, По всей Элладе страж законов и приличий, Ты тоже где-то тут, ты смотришь: чья возьмёт? Покуда делят мир великие державы, Терпи, Керкира! Некому пенять. Слепые демоны гражданской распри Не пощадят твоих детей безумных: Одни бегут в Эпир, на материк, Другие, бой на площадях затеяв, Ворвутся в храмы, осквернят святыни И будут резать братьев малолетних И старцев отрывать от алтарей. 29 апреля 1972

*  *  *

Не истины, но только тишины — Глазеющим заслушаться простором, Накатываньем медленной волны, Эпическим, настойчивым повтором, — Мне хочется, — и я не виноват, И вот уже не слушаются руки, И строки вылезают невпопад, Как крабы на песчаные излуки. 29 февраля 1972

*  *  *

Тоска магазинная, тьма городская, Воскресная вялость, текучка людская У грязных прилавков, под вечер, где мы У вечности взяты взаймы. За репчатым луком, лежалой картошкой, У окон, где сложены шторы гармошкой, Стоим, и бесслёзному времени счёт Кассирша, сутулясь, ведёт. 1 марта 1972

*  *  *

А. Ж. Предчувствие любви прекрасней, чем любовь, Пока еще печаль не смеет оглянуться, И шага у виска не прибавляет кровь, И слово не спешит под сердцем повернуться. Не первая любовь, не пылкая, светла, С фигурных лепестков не выпитая влага На розовом кусте, когда гроза прошла И слышится земли размеренная тяга. Я не спешу тебя по имени назвать, Предчувствие любви, пускай твой час продлится, Но счастье решено, его не миновать, И медлит тишина, готовая пролиться. 31 января — 4 февраля 1972

КЕНТАВР И МИНЕРВА

— Богиня, искупи раздвоенность мою! Я быть готов конем, седлу подставив спину, — Тогда избавь меня от разума, молю. Я человек, но лишь наполовину. Освободи меня от совести, возьми Гнетущие меня порывы и сомненья. Четвероногому — что делать меж людьми, В венке, с проклятьем вдохновенья? 3 марта 1972

КИПРИДА И АРЕЙ

Нежнейшая пора прикосновений, Скользящий взгляд, прохладная рука, На цыпочках уходят облака, И ветерка легчайших дуновений Недостаёт, и слышится река. Не разбуди его, он спит пока, И это сон внимательных растений, И золотистый локон у виска Завит, но ты не видишь завитка, А он во сне не видит сновидений. 3 марта 1972

*  *  *

Киприда, вспомни обо мне! Подстрой нечаянно ловушку Ночей, проплаканных в подушку, Щедрот, не виданных во сне. Своей счастливейшею властью Мою свободу озари: Приговори меня к несчастью, Пожизненно приговори! Я не хочу любви счастливой: Ее, как гибели, боюсь. О доле злой, несправедливой, О жалкой участи молюсь. Не обмани моей надежды, Когда у зеркала кладёшь Свои печальные одежды: Косынку, платьице и брошь. 30 марта 1972

*  *  *

К полудню стволы отогрелись, Растаял игольчатый лёд. Весны нестерпимая прелесть, Слепя, по ресницам идёт. Под окнами, где насажденья И чахлые клумбы в саду, Не знает конца наважденье, Сияет у всех на виду. Я — веточка, почка, травинка, От счастья почти не дыша, Я вижу: струится тропинка — Взгляни, до чего хороша! 27 марта 1972

*  *  *

Бесстыдник ветер, этих ног Касающийся и подолом Играющий... о, если б мог Я на минуту стать Эолом! Мой бог, какая благодать! Не дорого и жизнь отдать За эти несколько мгновений Ласкающих прикосновений. 3 марта 1972

*  *  *

Дурнушка, прелесть, забытьё, Чудачка, чуточка, чухонка, Весны прозрачное питьё, Очарование ребёнка... Как ты, язычница, мой свет, И я уже теряю меру, И счастье есть — и счастья нет, Нет сил на истинную веру. Не обернись, моя душа, Привычной скукою земною, Пока загадка хороша, И счастье числится за мною! 1 марта 1972

*  *  *

Зачем этот вечер ясен и сладок И долог, и уходящий час Таится в гардинах, в изгибах складок, И это всё — не в последний раз? Когда тускнеют в памяти лица, И тень колеблется на песке, Во рту прохлада мятная длится — И слово тает на языке. 6 марта 1972

В ДЕНЬ МОЕГО
ДВАДЦАТИШЕСТИЛЕТИЯ

Пришла пора, печальная, как дверь. Течёт пространство, прибывает время И счёт приобретений и потерь Лущит, и чешет темя. И женщина, изверившись в любви, Из прошлого глядит в моё сегодня, А память лжёт, и просит: позови, И радуется, сводня. А я пишу стихи о том, что вот Стоит пространство на моём пороге, И много ожидается забот, И длинные дороги; И нужно что-нибудь переменить В моей судьбе, иначе будет худо — Не то со строчками повременить, Не то дождаться чуда... Перемениться, на себя взглянуть: Любви и дружбы, совести и смысла Добавить в мой замысловатый путь, Пока душа не скисла. Я упиваюсь памятью любви, А не любовью — грустно, в самом деле! И годы, стакнутые визави, Расходятся без цели. Но, может статься, так и быть должно: Заткнуть измученные перепонки И помнить, что ни жизни не дано, Ни смерти в Миссолонги. 14 марта 1972

*  *  *

Всё идёт своим чередом. Бесконечно тянется нить: Учрежденье, улица, дом — Ничего нельзя изменить. Коридоры наш длинны. Бесконечно тянется нить. Разговоры наши важны. Ничего нельзя изменить... 26 апреля 1972

ВЕНЕЦИЯ

Прозрачные полутона... Не оторваться: плеск, лагуна, Высвечивает тишь волна По мановению Нептуна. Октавой ниже — в тишине Звучат слова; еще полтона — И в этом нашем общем сне Слышны мелодии Плутона. 5 апреля 1971

ИКАР

Если небо с тобою на ты, И глазеет простор виновато — За свободный глоток высоты Разве есть непомерная плата? У черты человеческих сил, Высоте посвящая усилья, Ты о будущем сердце спросил — К расправил печальные крылья. 20 марта 1972

*  *  *

Вот и снова я один, вот и снова — Неудачник, паладин, Казанова. Ни ответа от тебя, ни привета. Я же высохну, любя, Анриетта! 29 декабря 1971

*  *  *

На Гражданском проспекте весна — На Гражданском проспекте, где крыши От дешевого золота рыжи, И закату рубашка тесна; Где белесые ночи без сна Мы проводим всё реже и тише; Где высокая память ясна — Не яснее, чем небо, но выше... Не любовь, только память жива! Не любовью, а памятью живы Отлетевшие наши слова У другого конца перспективы: Далеки, различимы едва, Далеки — оттого и красивы... 14 марта 1972

*  *  *

Девочка с колечком на уме, Зябкое прощанье в полутьме Таллинского зимнего вокзала. Узелок на память завязала, Растворилась в медленной зиме, О любви ни слова не сказала. В Таллине, где тысяча простуд, Дуют нескончаемые ветры, Ежатся деревья, не растут... Проглотить бы эти километры, Возвратиться, поселиться тут... 16 марта 1972

*  *  *

Тихонько клавишей касаться И слушать, слушать в полусне — И станут ясными казаться Пути, обещанные мне: Все краски, все слова, все звуки, Все истины, все времена, Все заповедные науки — И в небе звездочка одна. 17 марта 1972

ПЕТЕРБУРГСКИЕ СТРОФЫ

Темноволосая Нева, Прохлада ясная, дневная Течёт, знакомые слова Задумчиво припоминая. И я припоминаю их. Когда мне радостно и больно, Перебираю этот стих, Грущу и улыбаюсь вольно. И все начала и концы Соединяет эта мука, И небо смотрит близоруко На эти воды и дворцы. 11 апреля 1972

*  *  *

От катера идёт волна крутая И, у ступеней взмыв наискосок, Алмазным ливнем рушится у ног — И это, в сущности, вода простая. Но так катастрофически черна Река в своей оскомине летейской, Что кажется: наколота волна, Как бабочка, на шпиль Адмиралтейский. 17 мая 1971

ДВОЙНОЕ ЗРЕНИЕ

1 Опять не ты мне снилась, а другая. Едва рассвет забрезжил на стене, Проснулся я на смятой простыне, От слез мальчишеских изнемогая. А та, что мне увиделась во сне, Спокойная, как прежде дорогая, Вошла, как бы рукой отодвигая Завесу лет — и улыбнулась мне. Нам прошлое нельзя переиначить! До спазмы воздух удержав в груди, Я ей шепнуть пытался: уходи... Но промолчал — и день слезами начат. Слеза к слезе, весенние дожди. И прошлое маячит впереди. 17 апреля 1971

2 В моем мальчишеском последнем сне Не ты, любимая, приснилась мне. Не ты, не ты мне снилась, а другая. Под утро я, от слез изнемогая, На скомканной проснулся простыне. И был рассвет, недобрый, склеротичный, С чахоточною бледностью, пустой: Не охра, нет, и не желток яичный, А чай, казалось, вылит был спитой С соседней крыши на фасад кирпичный. Я вышел из дому. Чернел канал В своей рубашке, скроенной на вырост, Деревья жадно впитывали сырость, И ветер крылья в воду окунал. Да, был рассвет, и стало ясно мне: Прошла по кромке еле уловимой, Не ты, а тень утраченной любимой В моей мальчишеском последнем сне. 18 апреля — 10 мая 1971

*  *  *

Г. С. Ты живёшь в Петербурге, где воды слышны, Где воздушные своды ясны. В них прозрачные сумерки вносит весна, Словно снадобья просит от сна. Ты живёшь на Фонтанке, над чёрной водой, Под высокой покорной звездой. Не проникли в твой сумрак ни тленье, ни вздох И не кровосмешенье эпох, Там закат неразлучен с рассветом: июнь Сопричастен поэтам и юн. Там, где чёрная катится с плеском вода, Где и прочих чудес — хоть куда: Невозвратного века невзятым постом — Летний сад за горбатым мостом. Мы подсушаем звуки мазурки вдвоем В эту ночь, в Петербурге твоём. 2 мая 1971

*  *  *

Как невская вода у берегов черна! Так память о недавних поколеньях Пугает и манит, прекрасна и страшна. А мы сидим на каменных ступенях И неглубокого не различаем дна. Любуясь, как валы, сбегаясь с двух сторон, На камне схлестываются попарно, Ты говорила мне: — Тосканы грустный сон, Такими чудятся мне воды Арно, Когда он лигурийским ветром возмущён. Я возражал: — Их оживит весна, Смотри, вот-вот нагрянет сверхурочно Другая живопись: смешки, полутона, Весь Боттичелли твой — с волной цветочной, Пленительной... ну что ты так грустна? 18 мая 1971

*  *  *

Такой внимательный и хрупкий, Чуть приглушённый, деловой Был голос в телефонной трубке — И твой и, кажется, не твой. К нему примешивались странно, Не к месту улучив момент, Потрескивания мембраны, Пространства аккомпанемент. И лишь когда его нарушил Гудков однообразный строй, Я понял: я тебя не слушал, Я слушал только голос твой. 19 мая 1971

*  *  *

Были ветром подхвачены сзади Эти чудные локоны, чтоб Завитками каштановых прядей Опуститься на щеки и лоб. Так легли они крупно и броско На веселые ямочки щек, Что и сам Боттичелли прическу Написать бы смелее не смог. 23 мая 1971

*  *  *

Гляди, такая тишина! На глади озера — ни складки, И камышинка лишена Своих покачиваний сладких. Пока надумала волна Вздремнуть, усталая, как прачка, И белым трепетом полна Луны холодная горячка — На середину заплыви, Ляг на спину и слушай слепо, Как изначальный гимн любви Струит таинственное небо. Раскинься, медленно дыши, Лежи и слушай без движенья, Как ослабляется души Поверхностное натяженье. 23 мая 1971

*  *  *

Когда душа обнажена И жадно ищет совершенства, Когда печаль разрешена Как соучастница блаженства, Не жду от жизни ничего, Не нужно чуда никакого — Мне не хватает одного Тобою сказанного слова. Ты угадай, остановись На полувздохе, полуслове, Где б ни была, и улыбнись, Себя поймав на этом зове. 15 апреля 1972

*  *  *

Я научился тишине, Приливам и отливам, Поверил медленной волне, Её словам ленивым. И вот, подробны, как в кино, И будто мне послушны Река и город заодно Притихли простодушно. Внимательный парит покой На белых мягких крыльях, Пока над медленной рекой Дробится день на шпилях. И ночь в сорочку тишины Тончайшую одета, И до локтей засучены Закаты и рассветы. 10 июня 1971

ИСПОВЕДЬ ГРАФОМАНА

Scribeo ergo sum Мне кажется, что я проник В страну, прекраснейшую в мире: Я брошен в окруженьи книг Один в двухкомнатной квартире. Всё улеглось во мне. Блажен, Кто пишет: лёгкий слог привычен Моей руке, дающей крен, И разуму небезразличен. Я счастлив. Видно, оттого Не помышляю о досуге, И мне не нужно никого Ни в собеседники, ни в други. Нехитрых радостей моих Полным полно на целом свете, И все они — единый стих, То в памяти, то на примете. Июнь прекрасен. Моросит. На улицах светло и сыро. В пространстве мировом висит Сама собой моя квартира. Когда под вечер сплетены Деревья в чёткие эстампы, Великий праздник тишины Идёт, в мои вплетаясь ямбы. 14 июня 1971

*  *  *

Поэзия — это разврат: Поэзия — это возврат Того, в чём судьба отказала, И перечнем сладких потерь Она усыпила, поверь, Опутала нас и связала. 26 марта 1972

*  *  *

Дурачиться! Хочу дурачиться! В реестрах у судьбы не значиться. Что разум твой? Одно название. Не отвернись, моё призвание! Из качества ведёт в количество Ребячливость, её величество. Под ручку с ней — моё дурачество, Серьезнейшее в мире качество. 22-23 июля 1972

*  *  *

Не относись ко мне серьёзно. Известно всем: стихи — игра, И мне раскаиваться поздно И отступаться не пора. Я б, верно, умер от безделья Или состарился в тоске, Когда бы не было веселья И наслаждения в стихе. Назло серьёзности житейской, Себя не ставя ни во что, Я этот вздор эпикурейский Не променяю ни на что. 29 апреля 1972

*  *  *

Вот щепотка истины моей. Пусть она пока во тьме таится. Может быть, кому-то пригодится Вроде телепатии твоей. Истина ко мне добра была. Уживалась, полная терпенья, С чайником, нагретым до кипенья, С хламом на поверхности стола. Слово этой истины темно. Амулет от подлости и злобы, Всё-таки оно явилось, чтобы Стать посевом, если суждено. 5 сентября 1972

ДОПОЛНЕНИЯ

---

*  *  *

Ты, говорят, разошлась С мужем своим... Это странно... Только-то? — Старая рана, Вижу я, прочно срослась. Впрочем, признаюсь: задето Сердце моё, но слегка, Неким подобьем толчка. Если не выдумка это, Было бы грустно узнать! Было бы, право же, грустно Письменно или изустно Заново все начинать. 8 ноября 1970

*  *  *

Настанет мой черёд Шагнуть в слепую бездну, Во мрак летейских вод. И вот, когда исчезну, — Утонет эта весть В созвездиях и травах — И будет всё как есть В её чертах лукавых. И будет в этот миг Ничуть не меньше света И мудрости, и книг... Когда случится это, Не станет тишина Сопутствовать вплетенью Нелишнего звена В круговорот движенья. Но будет в этот, миг Любовь за то в ответе, Чтоб подарить других Взамен меня планете. 10 ноября 1970

*  *  *

Вот твой портрет. Ты здесь не Беатриче. Былых тосканских черт в помине нет. Откуда взялся этот облик птичий? Передо мной усталости портрет. Ты в зимнем здесь, и взгляд куда-то мимо, Задумчивый, направлен. В нем испуг И пустота. Один давнишний друг Прислал в письме мне этот странный снимок. Должно быть, в спешке и без настроенья, В другие погруженная дела, Снималась ты. Ко дню рожденья Мне эта почта прислана была. Да, снимок неудавшийся. А всё же На нем, усталая и не моя, И смутная (засвечены края) Ты мне веселой, той, моей — дороже. 11-12 ноября 1970

*  *  *

Осени карнавал, Тот, что вершил круженье Листьев, — весны крушенье Мною ознаменовал. Но не крушенье, нет. Тихою грустью полон, Просто черту подвёл он Взаимосвязи лет. Еле приметный след Он по себе оставил: Несколько скучных правил, Писем, ночных бесед. Я бы его назвал Столпотвореньем лета, Если б не знал, что это Осени карнавал. 12 ноября 1970

*  *  *

Погода на дворе — ни осень ни зима. Снег было лёг, да стаял. Сыро, грязно И скучно. Отчего? Вот пища для ума! Но образы в мозгу проносятся бессвязно... Примусь читать — всё то же. Спят благообразно, Пылятся над столом ученые тома. Как ночь темна... Скупясь, отсчитывает Хронос Минуты длинные, повсюду тишина, Лишь лампа от стола бросает узкий конус, Да полка книжная слегка освещена. Вот умных книжек ряд... Чему научит он нас? Не всюду ль в них сомненье — истина одна? Их много набралось... Скольжу пристрастным взглядом По толстым переплетам, уходящим в тень. Монтень и Вяземский — они случайно ль рядом? — Что знаю я? — весь век твердил Монтень, — По мановению чьему приходит день И ночь? И что есть Бог, земля и атом? Не более дала его судьба земная Петру Андреевичу Вяземскому. Он, Свой лимб восьмидесятилетний завершая, Такой отвесил современникам поклон: — Я жил, не зная, для чего рожден, И умер, не поняв, зачем я умираю. 22 ноября 1970

*  *  *

Ключ к нормальной нашей речи — Эпохальный эпос сечи. Напихаю в уши вату. Прочитаю Илиаду. Олимпийцы-боги! В стане — Беотийцы, афиняне: Кто в доспехах и каратах, Кто в прорехах и заплатах, — Всех обида мучит злая За Атрида Менелая: Мол, сломаем эту стену И поймаем мы Елену! Будут крыты златом шканцы И убиты все троянцы, Враг давнишний... Всех огнем бы Вместо пышной гекатомбы. Это блюдо сварим живо — То-то чудо, то-то диво!.. Над землёю этой грешной Следом бою — бой кромешный. Где твой парус, бог скитанья? Я прощаюсь, до свиданья! 26 ноября 1970

*  *  *

Что тебе не спится, мельник? Чёрт ли вертит жернова И аукает, бездельник, И хохочет, как сова? Иль повадилась лисица Кур утаскивать в лесок? Или талая водица Не течет под колесо? Знаю: требует живую Подать с мёльни водяной! То-то дочку молодую Не докличешься домой. Шумно у тебя в светлице — Да, слыхать, привычен ты: Лает, точно пес, порхлица. Топают конем песты. Шумно тут, да одиноко. В целом доме — ни души. Видно, дочь твоя далёко — Воротиться не спешит. Дело, ясно, молодое... Что же солоно отцу Время катится водою По косматому лицу? Где русалочья запруда — Точно девичья коса Воды тёмные, — оттуда Ветер носит голоса... (Скажешь — целую неделю Не утихнут земляки: — Эх ты мельник-пустомеля! Что подслушал у реки? Знаем этим разговорам Цену! Всё ты об одном...) Слышат их старик да ворон, Что на дубе под окном. 26-27 ноября 1970

*  *  *

Пусть не память, а прежде бумага Эти дни для меня сохранит, Чтобы трусость моя и отвага Мне поставлены были на вид. Вот, по сути, большая награда За проделанный путь: оглянусь, И протянется дней анфилада, Радость, боль, вдохновение, грусть. Всё, что есть у меня на примете, Целый мир наблюдений и книг. Всё, чем так примечательны эти Неприметные дни... 5 декабря 1970

*  *  *

Я только звено в бесконечной цепи Потомков и предков моих — Кочевников, гнавших коней по степи, Парней на планетах других. Мне всё ещё слышится звон тетивы, А снится космический сплин. Извольте ко мне обращаться на вы С младенчества и до седин. 6 декабря 1970

*  *  *

Минут спокойное скольженье, И вздохи ветра за окном, И преданный уничиженью Декабрь, застигнутый дождём... Декабрь, разобранный на строки, На сроки, числа и слова, И луж его слезоподтёки, И в нищем теле дерева, И улица пустая — это Разменянная на гроши Предвосхищения примета, А в общем — летопись души. Декабрь, очнувшийся в апреле, Мешая слезы и слова, Разводит эти акварели За десять дней до рождества. 8 декабря 1970

*  *  *

В тот самый миг, когда любовь ушла, Когда она погибла, умерла, И мы с тобой, без грусти, не рыдая, Над нею наклонились, и когда я Ушёл в свои, а ты — в свои дела, — Молчали о любви колокола. И колокольчики цветов молчали, Те самые, которые венчали — Не нас, не нас, а только красоту И счастье — смехотворную чету, Такую неразлучную вначале. И это было, как удар весла, Разительно и просто... И минута Молчания прошла. И почему-то Молчали о любви колокола. 8 декабря 1970

*  *  *

Месяц на ущербе... Что ни день, ясней: Что-то в лунном гербе От судьбы моей. Выгнутый, как губы Старческие, он Подчиняет убыль Языку времён. Бог на звёзды крошит Лунные рога, На снега, пороши, На снега, снега... 6-8 декабря 1970, Зеленогорск

*  *  *

Приходит год на смену году. Взрослея, понимаем мы, Что не в чем упрекнуть природу Перед лицом грядущей тьмы. И мы живём, чтоб научиться Природе словом отвечать И знать, что мы её частица, Её предмет, её печать. 8 января 1971

*  *  *

Есть крылья у студенческой печали. Вон тот — его ничем не отличали, Ребячился, и мы резвились с ним, — В сиротстве недоступен, нелюдим И словно вознесён на пьедестале — Он потерял... — мне шепотом сказали. Нам сквозняком пронизывало грудь. Мы перед ним тихонько расступались. Предупредительными быть старались. Не досадить случайно чем-нибудь... Потом он тихо переулком брёл И нам, друзьям вчерашним закадычным, Загадочным казался, непривычным: Не потерял, казалось, приобрел. 23 января 1971

*  *  *

Вот мир души: ты в нем дитя И вечно не в ладу с собою. Мелькнёт зарница — час спустя Ее опровергаешь с болью И вновь уныл и одинок… Но обстоятельства принудят — И собираешься в комок, Чтоб сносно выглядеть на людях. Вот внешний мир: мы в нем полны Полезной сутолокой. В спешке Сомнения отметены, Не жгут, не стоят и усмешки; В заботах, встречах деловых, При галстуке рассудку явлен, Он твёрдо сумраку твоих Мучений противопоставлен. Мы счастливы, когда найдём Возможность улучить мгновенье Не в первом и не во втором, А в точке соприкосновенья. 24 января 1971

*  *  *

Матери Я человек без биографии. По расписанью четверть века В законе прожито и здравии, И стих — единственная веха. В угоду скуке и приличиям — Медаль по окончаньи школы, Ещё шесть лет — диплом с отличием, Опять модальные глаголы. И где-то за аспирантурами Маячат в сумеречном свете С физиономиями хмурыми Добропорядочные дети… Учитесь! Повторится заново Цепочка недоразумений С благословенья безымянного, Скучнейшего из поколений. 2 февраля 1971

*  *  *

Апрель выпрастывает крылья. Мне лепет каждого ручья Передаётся без усилья, И эта музыка — ничья! Она — моя, она повсюду Повисла в воздухе, она Сама собой, подобно чуду, В природе овеществлена. В ключе ребячьих лопотаний Веселой солнечной воды Апрель с картавинкой в гортани Ее твердит на все лады. И кажется: на целом свете Мы тем единственно полны, Что просто счастливы, как дети, Как школьники, и влюблены. 6-17 апреля 1971

ДРУГУ-СТИХОТВОРЦУ

(А. Р-ву)

Мальчишки были мы, щенки, Влюблялись наперегонки, Но возраст нам удар готовил: Я разопсел, ты обопсовел. 12 апреля 1971

*  *  *

Ходят в городе толки вторую неделю. Говорят, будто Колкер убит на дуэли. А другие — что выслан, грозил застрелиться. Называются числа, приводятся лица. Есть и вовсе нелепые в городе толки: Говорят, будто Колкера слопали волки. 28 апреля 1971

*  *  *

А всё-таки не в этом дело — Не в том, что ноша тяжела, А в том, что разом, огалтело Весна на улицы пришла. И я твержу, слова мешая, Как школьница с набитым ртом: — Гляди, Медведица Большая На небе вышита крестом! 29 апреля 1971

*  *  *

Давай забудем все напасти, Все добродетели, грехи — Любимая, какое счастье Писать никчемные стихи! В них ямба вечная основа, Стремительная поступь строк, Идея пушкинского слова, Высокий и прекрасный слог И душу рвущая на части Небрежность страстная, штрихи... Любимая, какое счастье Писать свободные стихи! 3 мая 1971

*  *  *

Не хочется недужных строчек И платонических причуд, А хочется набухших почек И ветра южного чуть-чуть. Душа соскучилась без тела, Осточертели хворь, дела, Затворничать — осточертело: Весна кусает удила. 3 мая 1971

*  *  *

Дощатый стол, на нем краюха хлеба, За ним скамья да низкое окно — Кусочек сумерек, кусочек неба, Кусочек лета, прожитый давно. Лесная глушь, тропинки, сирость, гнилость, Покой немыслимый, древесный шум. Закрыть глаза — а вдруг тебе приснилось? Прислушаться, и не бежать от дум. Я говорю: все это было где-то, Но не с тобой, признайся и не трусь — Осколок вечности, кусочек лета... Но я в него, как в зеркальце, смотрюсь. 11 мая 1971

*  *  *

Т. Г. Гнедич Все взять и все вернуть сторицей! Я — как на привязи, в долгу — В себе на счастье берегу Закат над северной столицей. Ее чахоточный рассвет, Ее рассеянные ночи — Язык пробелов, многоточий Твержу бог знает сколько лет. Слежу за белой быстрой птицей У вод, склонясь на парапет, — За чайкой, за тревогой... нет, За счастьем, за его частицей. 11 мая 1971

*  *  *

Вечерами у лимана Сыро, звездно и темно. Море ленточкой тумана С небом соединено. С наступлением прилива Улеглось у самых ног, Дышит весело и живо, Точно ласковый щенок. 12 мая 1971

ПИСЬМО

Если что-нибудь и было, Я случаен, нелюбим: Если б ты меня любила, Стало б небо голубым. Может, сделались бы воды Цвета выплаканных глаз, Или тютелька свободы Обнаружилась у нас. Но печальны воды, небо, Со свободой всё трудней, А сердца тоскуют слепо И становятся умней. 22 мая 1971

*  *  *

Переплету черновики. В них все мои заботы вхожи. Ведь сохраняют дневники! И хоть, конечно, проза строже, А мне моя мазня дороже. Она без всякого труда, Смешна, напыщена, сермяжна, На лист заносится отважно. Не получилось? Не беда. Сказать по правде, мне не важно, Где стих, а где белиберда. Конечно, где-то Пастернак Уже заметил, что не так, А следует совсем иначе Писать, не заводить бумаг, Что, мол, важна самоотдача, А рукописи — пустяки. Но мне и промахи легки. Себя ни капельки не прячу И в самой скверной неудаче Не откажусь и от строки. Переплету черновики. 24 мая 1971

ПРИБЛИЖЕНИЕ ЛЕТА

Пока роятся у висков Весенние заначки, Подходит время отпусков И время летней спячки. И лес по-доброму сердит В своих побегах пробных, И людям следует бродить В его чертах подробных. Бродить по улицам, взахлёб Лопочущим, что где-то, Бетховенский насупив лоб, К весне шагает лето. Подхлёстывает лето нас То ласково, то люто, Но каждый день и каждый час К каждую минуту. Весна шагнула за порог. На трапезе прощальной Надломим, как ржаной кусок, Мой стих экспроментальный. 24 мая 1971

*  *  *

Неба ли весеннего кусочек, Не разбитого на этажи, Или бег моих небрежных строчек: Что сегодня выберешь, скажи? Снилось мне, что нас тропа лесная Приглашает на прогулку, но Небо пасмурно, и я не знаю, Отчего неласково оно. У тропы внимательные ели, Зноем доведённые до слез, Тихо растворяют акварели Девичьего шепота берез. На полянах, собранные в горстки, Из-под земляничного листка Ягоды, большие, как напёрстки, Дразнятся, зелёные пока... Снилась мне, зачем — ещё не знаю, Да и ты едва ли объяснишь, Созерцательная глушь лесная, Хвойная и лиственная тишь. 25 мая 1971

ПИСЬМО

(КИРИЛЛУ Л–о)

Память сердца в копилку положит Нашу встречу… С ленцой деревень Так давно и безвыходно прожит Этот новомихайловский день, Эти мутные, стёртые дали... Помню так: моросило с утра, И в палатке у вас ночевали Под дощатым настилом ветра. Словом, связан ещё не с тобою Этот день, но зато не забыт Пятачок над полоской прибоя, Где студенческий лагерь разбит. Было пасмурно, море штормило, Мы приехали, весь экипаж Из автобуса хлынул уныло На пустой и замызганный пляж. В соответствии с общим порядком В канцелярию сдав паспорта, Мы приписаны были к палаткам, Получили в столовой места. В дождик, этакой скверной порою Прихожу, объясненья просты. А меня дожидаются трое — Это Алик, Володя и ты. Хоть и грустно, но вовсе не странно Через долгие годы опять Благодарную роль д'Артаньяна, Мной не сыгранную, вспоминать. Всё казалось печальным не слишком, А, напротив, весёлым вполне Четырём загорелым мальчишкам, В том числе почему-то и мне. Бормотал не понять по-каковски, Губошлёпил лазурной губой Разморенный жарой августовской Черноморский ленивый прибой... Я себе самому не отвечу, Почему среди прочих потерь Нашу самую первую встречу Так мне важно припомнить теперь... 31 мая 1971

*  *  *

Я собирался сделаться учёным, Хотел служить наукам отвлечённым, И вот закончил школу без помех И подал документы на физ-мех. А там, набрав положенные баллы, С размаху окунулся в интегралы, И что определяет бытие, Я выяснил на кафедре Лурье... И закружилось всё, и завертелось... Ребячество! Куда всё это делось? Матфизика, задача Дирихле, Спецкафедра, изделие в чехле... А между тем учились мы неплохо — Немудрено! Нас позвала эпоха. Сидели с книжками до темноты И были с мирозданием на ты... Но, кажется, судьба со мной шутила — И я на звёзды поменял светила, А малые небесные тела — На самые обычные дела... 1 июня 1971

РУБАИ

Нас душевные муки толкают к перу. Я бокал за любовь подниму на пиру. В ней единственной вижу я цель и призванье — И с подругой в лукошко стихи соберу. Все несчастья на свете приносит любовь. Раны, узы и сети приносит любовь. Но и всё, для чего мы с тобой существуем, — Даже птичку в анкете, — приносит любовь. Пусть же эти напасти сопутствует нам. Нет желаннее власти и пут мудрецам. Пусть до гроба сладчайшее в мире несчастье Нас приводит к причастью в языческий храм. июнь 1971

*  *  *

Что снилось мне? Турусы на колёсах, Весёлые такие, с огоньком. И молодая ведьма, босиком, С колосьями, запутанными в косах. Что снилось мне? Изба на курьих ножках, Две галки на облупленной трубе, Облезлый кот на крыше, а в избе Сокурсница моя в одних серёжках. Что снилось мне? Всего не вспомню я. Веселая была галиматья. июнь 1971

СОНЕТ

Сложу александрийский стих. Скажу, что, мол, вздыхает лира, И ток таинственен и тих Быстротекущего эфира. Признаюсь, что меня манит Полет высоких женских ножек И прелесть томная ланит... Но кто соседу объяснит Предназначенье мест отхожих? Он к раковине семенит! Тут храм, кричу, а не квартира! А он в кругу друзей своих Соображает на троих. Попробуй, отрешись от мира! июнь 1971

ДНЕВНИКИ ШАЛОПАЯ

...пространством и временем полный...

---

(1)

Дороги, дороги, дороги, Ночной станционный фонарь... Попробуй в высокой эклоге Воспеть паровозную гарь! Попробуй забыть на минуту О городе призрачном том, Где чайка, ревнуя к уюту, Висит над Литейным мостом. Мы едем в товарном вагоне, Сидим в непролазной грязи, А время — улитка на склоне, Улитка на склоне Фудзи́. Нас холод изводит ночами, А днем донимает жара, И зябко поводят плечами Над нами косые ветра. В скитаниях, с детства манящих, Как вахту, несем канитель. Небрежно сколоченный ящик Заменит нам стол и постель. Хоть это и странно, а все же Мне нравятся эти деньки: И холод, и жесткое ложе, И ссадины, и синяки. 18 июля 1971, товарный состав, перегон Могилёв-Жлобин

(2)

Путь не близкий, не долгий. Я плыву по Днепру. В третьем классе на полке Я проснусь поутру. Поднимусь и увижу: За окошком река, Стали круче и выше, Отошли берега. Там молоденький ельник, Вдалеке березняк И рассвет акварельный На речных пристанях. Поднимусь — и замечу, Что с утра моросит, Ветер дует навстречу, Туча косо висит, И что слог мой неловок, И свободен от дум Для одних зарисовок Приспособленный ум. 19 июля 1971, борт речного парохода Леонтович

(3) КАНЕВ

По Днепру снуют лодчонки и баркасы. Загорелые девчонки у турбазы. И молоденький художник, их не старше, Пишет маслом две порожних старых баржи. Там, за дамбою, наносы с рыбаками. Говорят, богаты плёсы судаками. Лодки в крошечном заливе равнодушны, Точно лошади на привязи в конюшне. Вот пустующая пристань. Над мостками Замечтались два туриста с рюкзаками. Детвора смежает очи, отгорланив... До утра, спокойной ночи, город Канев! 22-28 июля 1971, Канев, палаточный городок Екуйград — борт Адмирала Нахимова

(4)

Облака к непогоде. С полчаса моросит. По реке пароходик Не спеша колесит. С торжеством василиска За обильной едой Чайка носится низко Над свинцовой водой. Вот и кончился дождик. Мы на пляже вдвоем: Бородатый художник Примостился на нем — Этот плёс, этот берег, Эту водную гладь В одинаковой мере Мы должны угадать. Вот тетрадь, мой этюдник. Как и он, напишу Цепь откосов безлюдных, Вод отшельничий шум, Неба светлую нишу, Дальней отмели нить — Всё, что вижу и слышу И могу объяснить. 21 июля 1971, Канев, Екуйград

(5) ВОСПОМИНАНИЕ

Подсохли легкие помарки — Итог вчерашнего дождя. Хозяйничает осень в парке, Кармин и охру разведя. С неярким солнышком на пару Расцвечивает карнавал. Мазок сандаловым отваром — И парк неузнаваем стал. Какие листья на асфальте Политехнических аллей! Приди, Антонио Вивальди, И листопад запечатлей! 24 июля 1971, Черкассы — станция им. Т.Шевченки

(6)

Не выискивай замыслов трудных, Понапрасну усилий не трать. Вот тетрадь, твой походный этюдник, Для одних зарисовок тетрадь. Напиши, не солгав ни на йоту, След, оставленный в море винтом, Отступающий пляж, позолоту В остывающем небе пустом, Где, сорвавшись с рекламной картинки, Наравне с пароходной трубой Чайки, словно в стакане чаинки, Оседая, плывут над тобой. 24-27 июля 1971, станция им. Т.Шевченки — борт Адмирала Нахимова

(7)

Мы приближаемся к порту. Воздух горяч, недвижим. В мареве слева по борту Нам открывается Крым. Белый, причудливый город К морю сбегает легко, Зыбко рисуются горы С голубизной у висков, Дымкою голубоватой Подведены — перевал, Здравницы, пансионаты, Церковка, автовокзал. Парков зеленая пряжа, Дым, корабельная снасть... Там, в отдаленье, на пляже Яблоку негде упасть. Контуры парусной шхуны Чуть различимы, легки, Будто небрежный рисунок Или чертеж от руки. 28 июля 1971, борт Адмирала Нахимова, Ялтинский порт

(8)

Какой, бедой занесены сюда — Гордыней детской, страстью исполинской? — Пересекали греки понт Евксинский... Мне кажется, я вижу их суда У той черты, где небо и вода Сошлись на грани тверди материнской. Твой север пасмурный, твой берег финский — Последний пласт былого их труда. Смотри: причалил смехотворный флот, И — на берег выскакивают разом Фалангою — и тут уж бой идет. И листригон, кося дикарским глазом, Бежит от них, покинув свой оплот. И утро пламенеет над Кавказом. 29 июля 1971, борт Адмирала Нахимова, Ялта — Новороссийск, 1:30.

(9)

Лежу на деревянном лежаке На пляже городском в Геленджике. Волна едва освещена луной. Тихонько ночь колдует надо мной. Остался без ночлега, выход прост — Лежу себе и слушаю норд-ост. Он — то сердит, несет по пляжу сор, То вдруг присядет за угол, как вор, И право, если б не было его, То ночь была бы, в общем, ничего. Еще бы лунную умерить грусть, Да чаек крик, но я и тут мирюсь. Я сплю на деревянном лежаке На пляже городском в Геленджике. 5-7 августа 1971

(10)

Текут потоки мутные рекой, По улице текут по Гребеньской. Образовались по бокам пруды. А говорят, в Анапе нет воды! Пустили слух, что промывают трубы, Да что-то больно долго, вот беда! Вторые сутки не идет на убыль, Бежит, бежит кубанская вода! 6 августа 1971

(11)

Тихая синяя влага. След одинокой звезды. Там, у вершин Карадага, Небо синее воды. Что этой каменной массе Тело твое, человек? Вот на скалистой террасе Твой одинокий ночлег. Был этот день или не был — Так неприметны следы... С морем соседствует небо, С небом соседствуешь ты. 11 августа 1971, Орджоникидзе, горное логово Ослиное гнездо

(12)

Г. Д. Решусь — и нарисую В походный мой тайник Не девочку босую, Иконописный лик С овалами тяжёлых Слегка припухших век И флорентийской школы Твой рот, твой смертный грех. Да, напишу и спрячу Написанный портрет — На память, на удачу, На много-много лет. Веди меня, как сына, В далёкие края, Мадонна Перуджино, Попутчица моя. 12 августа 1971, Орджоникидзе — Феодосия

(13)

Сонные бухты и рыжие скалы. Твой обожжённый, обветренный Крым. Первою ты этот мир отыскала. Я этот мир открываю вторым. Первою ты увидала воочью Давнее чудо татарской горы: Звезды, призывно горящие ночью Между уступами, точно костры. Где же я был, сочинитель, бродяга, Где и кому на обиду пенять? Тайнопись гор, палимпсест Карадага Первою ты догадалась понять. 11 августа 1971, Орджоникидзе, Ослиное гнездо

(14)

Жёлтым подёрнуты хмелем Сумерки над Коктебелем. Мною у сумерек спрошено: Здесь ли могила Волошина? Узкие ленточки пляжей, Ленточки облачных кряжей, Кручи и тропы над скалами Мечу ногами усталыми. В бухте белеют барашки, В мыслях блуждают мурашки. Где же могила Волошина? Может, забыта-заброшена? Мчатся весёлые ветры — Не сосчитать километры. Мною у южного спрошено: Здесь ли могила Волошина? Может, не знает и ветер Места такого на свете? 11 августа 1971, Ослиное гнездо

(15)

Поэт направлялся к поэту. На свете стояла жара. Нехитрую песенку эту Над ним напевали ветра: — На добрых людей понадеясь, Без снеди в дорожном мешке Шагал босоногий индеец По горной тропе налегке. Забыл он и счастье, и горе, Дорогой своей увлечен. Искрилось под скалами море. Сиял голубой небосклон. Шагал быстроногий индеец За тысячи миль от семьи, На крепкие ноги надеясь, На сильные руки свои... — Поэт направлялся к поэту, Шагал, напевая в пути, Чтоб песенку, как эстафету, К могиле его принести. 11-12 августа 1971, Ослиное гнездо

(16)

Домой, домой, домой! Печаль невыносима. Мне кажется тюрьмой Прекрасный берег Крыма. Мне чудится подвох В его земных красотах. Тоскую, видит бог, О северных широтах. Я точно сел на мель И даром слёзы вылил. Мой стих утратил цель, Поник и обескрылел. Быть может, потому Скучаю в самом деле В загадочном Крыму, В прекрасном Коктебеле. 10-11 августа 1971, Ослиное гнездо

(17)

Карман мой пуст, но голос чист И лёгок посох мой. Феодосийский жёлтый лист Я увезу домой. Легчайший символ этих мест, Прозрачный, как перо, Взамен добычи и невест Он — всё моё добро. Ребяческий весёлый свист, Заплаты, хвастовство, Феодосийский жёлтый лист — И больше ничего. 11 августа 1971, Ослиное гнездо

---

*  *  *

Над твоими стихами я плачу четвертую ночь, Над твоими стихами, тончайшими, как паутинки. Их высокому строю шепчу: приговор свой отсрочь! Может статься, по мне эта осень справляет поминки. Над твоими стихами луна одиноко взошла, На столе у меня тишину сообщила предметам. Может быть, ты и знала, что зло я творил не со зла. Может быть, ты и знала, но нет искупления в этом. 21 августа 1971

*  *  *

Девятое чудо земное, Фонтанки литой парапет, Не мною, конечно, не мною Открыт и впервые воспет. И деды уже замечали, И дети заметят стократ: Записаны наши печали Арабскою вязью оград. Решёток таинственный очерк, Сквозной, невесомый почти. Поди, разбери этот почерк, О радостях наших прочти! 26 августа 1971

*  *  *

В хижине светит лучина. В сумерках светит луна. Есть и у счастья причина. Есть и у горя она. Мы забываем обиды. Годы тихонько летят. Звёзды меняют орбиты. Кошки приносят котят. 30 августа 1971

*  *  *

Посмотри, дорогая, наш год невзначай пролетел. Одуванчика пух не быстрее слетает с ладони. Влага выпита залпом, и дно показалось в бидоне. Чуть успели пригубить, а он и совсем опустел. Вот он весь перед нами, как был... Посмотри, посмотри: Он не так уж и плох, этот год, он не так уж и скуден. Он прощается с нами — шеренгою правильных буден На Гражданском проспекте кивают ему фонари. 31 августа 1971

НА ВОЗВРАЩЕНИЕ В.М.

Там, где память приходит в себя, В сентябре, на излучине года, Как вернешься, застолье с тебя, А с меня причитается ода: — Леденящий глоток высоты, Полоса на армейском погоне, Два костра по бокам — две звезды, И одна — на крутом небосклоне... Обещаю без лишних прикрас Для потомства оставить анналы — Напишу... но потом, а сейчас — Мы за дружбу подымем бокалы! За студенчество наше — о нём Мы вспомянем с тобой, как умеем, И о прошлом без грусти вздохнем, Как однажды Гораций с Помпеем. 5 сентября 1971 Помпея Вара не путать с Гнеем Помпеем, а также с Квинтилием Варом.

*  *  *

Я живу от письма до письма, Будто нету забот настоящих. По утрам меня сводит с ума Целый месяц пустующий ящик. Извожу нетерпеньем родню, Извожусь в ожиданье ответа. По три раза с работы звоню. Принесли, отвечают, газеты. Сколько верст между нами легло? Сколько дней путевой канители? Растеряет бумага тепло: Даже авиапочтой — неделя. Все равно по три раза на дню Я зачем-то с работы звоню И некстати, смешно и печально, Это имя твержу машинально. 29 сентября 1971

ВОСПОМИНАНИЕ

В том сквере на углу мне каждый куст знаком. Дорожки подметать и соблюдать газоны Приставлена была ещё во время оно Старуха в этот сквер с метлою и совком. С ватагой детворы, мальчишкой-босяком, Глаза на этот мир тараща удивленно, Я флоры не щадил, и бабка исступленно Гнала нас прочь и вслед грозила кулаком. Была она худа, криклива и скуласта И вечно занята работою своей. Казалось нам, что ей перевалило за сто... Старухи нет давно, и сквер теперь ничей. Я стал совсем большим, бываю здесь не часто, Но как ни загляну, а всё взгрустну о ней. 1971

*  *  *

Вот новость: ты живёшь на этом свете!.. Так ветер наши годы пролистал, Что я уже и верить перестал, И вижу вдруг в каком-то новом свете: Ведь ты живёшь, живёшь на этом свете! И я живу, но я глупее стал: Что может быть разумнее на свете? Должно быть, просто я умнеть устал И годы упустил, не наверстал, И навсегда от прошлого отстал... Но важно то, что ты живёшь на свете. Я понимаю, мы давно не дети: Работа, муж, и ты за всё в ответе. Я понимаю, я умнее стал. Но ты живёшь, живёшь на этом свете! 1 ноября 1971

*  *  *

Ах, какое чудо! Тающий снежок, Взявшись ниоткуда, Щёку мне обжёг, Плачет виновато, Становясь водой — Вот и всё, что надо Для слезинки той. В этот день воскресный, Ясный и сухой, Этот дар небесный Чувствуя щекой, Я грущу послушно По его вине — Вот и всё, что нужно Для улыбки мне. 24 ноября 1971

*  *  *

Потороплюсь! Минута длится, Живу, и старше становлюсь. И может всяко получиться. Потороплюсь! Потороплюсь! Пока дышу, читаю, мыслю Смеюсь и плачу на земле, Потороплюсь — и перечислю Предметы на моем столе. 30 декабря 1971

ДУЭЛЬ

Сани на Волковом поле. Утро. Отменный мороз. Ветер гуляет на воле, Воет тихонько, как пес. Два сумасбродных поэта, Два секунданта... Конец! — Вынуты два пистолета, В дула положен свинец. — Вилли, ты звал его братом! — Пушкин! Зачем ты молчишь? Ну, повинись же!.. — Куда там! Разве таких помиришь? Оба запальчивы, юны, Оба играют с судьбой. Жребий. Улыбка фортуны. — Выстрел, Вильгельм, за тобой. — Уж не убийство ли часом Я замышляю? Тяжёл Поднятый в уровень с глазом Тусклый лепажевский ствол! Пасть от приятельской пули В этой глухой стороне? Вот незадача! Ему ли? Ах, кюхельбекерно мне! Вот он на мушке... так близко, Так безмятежны черты! Нет! не могу... Это низко. — Вилли стреляет в кусты. Точно его подменили, Кинув оружье в сугроб, Пушкин в объятиях Вилли Долго смеётся взахлёб. Долго ночная пирушка Тянется, близится день, Месяц блестит, как полушка, В кружках кипит шамбертень. январь 1972

*  *  *

Ну, смелее, снежок! Хоть зима на исходе, Мой печальный дружок, Покружись на свободе! Всё с тобой веселей! Всё — привычное дело. Даже скука милей, Даже грусть посветлела. Чем ты дорог, уму Не откроется внятно. Хорошо одному! Почему, непонятно. Почему — не понять, Но и думать не надо — По Фонтанке шагать Мимо Летнего сада, Где снежок порошит, Безоружен и тонок, И без страха летит Мне навстречу спросонок. 4 февраля 1972

БЕРНГАРДОВКА

Вот полный свод моей вчерашней муки: Тетрадь, перо, бутылка на столе, Охапка дров, заноженные руки, И утро в остывающей золе. Предметов нежилое постоянство Перебирая, чувствую виском Нетронутое зимнее пространство, Нависшее над низким потолком. 6 февраля 1972

*  *  *

Событья запасаю впрок, Напитываю в рвенье честном Мой ученический мирок Грошовым крошевом словесным. Без этого — порвется нить. Мои неловкие потуги — Спасают от тоски и скуки… С волками жить — по волчьи выть. 12 февраля 1972

*  *  *

Четыре утра́, ложиться пора, Но в сердце свербит упрямо Запретное слово. Столбняк пера. Замок на ограде храма. Я слушаю музу словно впервой, Но нет, показалось, не слышу, А слышу голос над головой Картавый, бесслезный и деловой, Как будто прочли афишу. 12 февраля 1972

*  *  *

Зимний день бесполый С облака летит, Слякотный, тяжёлый В комнате следит; Полон постоянством Скуки обжитой, Медленным пространством, Жёлтой немотой. 13 февраля 1972

*  *  *

Прими моё проклятье, день! Ты, радующийся погодке, — Корявой, дёрганной походке С дырявым небом набекрень. Твоей разинутою пастью Глазеет голод — голосит Твоя утроба: ты не сыт Позором, завистью и властью. 19 февраля 1972

АМНЕРИС

Узкие детские груди, Боль, унижение, страх. Звёзды печальны, как люди, В этих роскошных садах. Ночь промелькнёт, неизменный Ра возродится, а ей Нужно прислуге надменной Скорби не выдать своей. Боли своей ежедневной Не с кем тебе разделить. Милая! Тяжко царевной, Легче невольницей быть. 24 февраля 1972

*  *  *

Зима не кончилась в апреле. Апрелю не было конца. Деревья медленно старели И цепенели небеса. И даже к середине мая Не изменилось ничего — Но эта пауза немая Не обманула никого. О, эти голые дороги И ощущение вины! Куда запропастились боги? Не получается весны. 26 апреля 1972

Я ЧИТАЮ СТИХИ

Я говорю: — Афины, этот спрут... — И чувствую: сейчас меня попрут. И сзади шёпот: — Брось, а то попросят. У нас стихотворений не выносят! 4 июня 1972

*  *  *

Мне снилось что-то гордое сегодня: Как будто я — совсем уже не я, А некий гений, мученик, судья... Судьба непарная. Ошиблась сводня. Должно быть, мне чужой прислали сон. Увенчанный известностью вселенской, Заказывал такое Вознесенский, Да адрес перепутал почтальон. 2 июля 1972

*  *  *

Материя, пространство, время, Энергия... неужто всё? Над категориями всеми Слышно молчание Твоё. И слово медлит в повтореньи, И с нами истина хитрит, И где-то в пятом измереньи Моя крылатая парит. 3 июля 1972

*  *  *

Не оттого ли, что ты — в Коктебеле, Так беззащитен и тонок Город в своей полуночной купели — Мои безымянный ребёнок? Писем не пишут из Гипербореи: Сердце не сосредоточить. Мчаться в Тавриду — скорее, скорее! Лишь бы тебя не просрочить. Город укутан в своей колыбели Ворохом белых пеленок, По небу ходит в твоем Коктебеле Мой белолобый телёнок... 15 июля 1972

*  *  *

О. М. Поэт дурачился с пространством, Захлёбывался высотой И упивался постоянством Своей иронии святой. И в откровеньях неумерен, И неумерен в прямоте — Он был мучительно уверен В своей конечной правоте. 18 июля 1972, Коктебель (Орджоникидзе)

СРЕДНЯЯ КОСА

Такая удивительная тишь, Что, кажется, по воздуху летишь К под тобою — чаек голоса И этот остров, Средняя коса, Где мы застряли между двух морей: Сидим в Боспоре, в тех гипербореях, Откуда греки плавали в Пирей, Где турки русских вешали на реях... Как даль ясна! Как вечность далека! Полуоткрытый клювик кулика, Нелепый, будто вымолвивший слово... Как сладок ветер, дующий с Азова! 21 июля 1972, Керчь, Средняя коса

*  *  *

Я не узнал тебя, Пантикапей! Не угадал тебя, неблагодарен, В глухом краю кошмарных эпопей, Где Корчев Керчью окрестил татарин. Здесь ласточки кружатся надо мной, Над кранами, причалами и доком, Трусливый пёс бежит к вокзалу боком, И море спит белёсою стеной. Я не узнал тебя, мой давний бред, Но памятью я от тебя завишу, Я твой тревожный древний воздух вижу И тёмных былей различаю след. 21 июля 1972, Керчь, Морвокзал

В АРХИПО-ОСИПОВКЕ

Надкусываем километры, Наматываем серпантин. Крутые кавказские ветры Срываются с горных плотин. И дождик, весёлый и смелый, Вприпрыжку бежит по шоссе, А следом автобус бестелый Бесшумно летит в Туапсе. 22 июля 1972, Архипо-Осиповка

*  *  *

Господи, сколько свободы Или — точнее — любви Выпало мне от природы В лучшие годы мои! Ибо любовь и свобода — Это и хлеб, и вино, Это и дом, и работа — Это и вправду одно! 28 августа 1972

У МОГИЛЫ Я. Р.

Притихшие выси и воды Проститься со мной позови. Я — только личинка свободы, И, значит, личинка любви. Об этой любви памятуя, Берёзы стоят в забытьи, И вечнозелёная туя Пустила чешуйки свои. 29 августа 1972

*  *  *

Ты, человек, таинственный сосуд, В себе замкнувший разума сиянье И творчества неистребимый зуд, Ты так же сложен, как и мирозданье — Пока тебя в клочки не разнесут! 1 сентября 1972

ЭПИГРАММА

Я понял, критик мой блестящий, Что я поэт не настоящий, А настоящий — это тот, Который книжки издаёт. 9 сентября 1972

*  *  *

Умер старый холостяк. За день до своей кончины У приятеля в гостях Был он весел без причины, Толковал о новостях. В день кончины на работе Суетился, был на взводе, Всем запомнился — в очках, С важной миной деловитой, С плоской лысиной сердитой, С белой паклей на висках. Вечером в своей квартире, Ворот расстегнув пошире И в пижаму облачась, Сел за чтенье... В этот час Был один он в целом мире. Спохватились к четвергу. Слесарь, вызванный с завода, Справился с замком в два счёта. Он лежал ничком у входа, Точно рухнул на бегу. Я с беднягой не был дружен. Мой поклон ему не нужен. Как сказать ему: прости? Как связать теперь людские Наши судьбы городские И несчастье отвести? 11 сентября 1972

*  *  *

Котёнок с перебитой лапой Орёт протяжно из кустов — И я над этой жизнью слабой, Стыдясь, расплакаться готов. Пусть это жалкое увечье — Ловушка чувству, западня, Но, право, горе человечье Не больше трогает меня. 12 сентября 1972

*  *  *

Моя одержимость спасает и губит меня. Питает решимость, не знает ни ночи, ни дня. Но вот мне уступка: в чаду беспризорных недель Я выжат, как губка, и брошен на сутки в постель. В бреду полусонном обрывки видений слежу: То пешим, то конным, то пьяным себя нахожу, Сквозь дымку историй я женщину вижу во сне В платочке, который хранить полагается мне. Блаженная пытка! Пространство, как сливки, слито В мой дом до избытка, со мной завернулось в пальто, Я голову прячу, оно проникает в меня, Я пойман и плачу, не помню ни ночи, ни дня... Пусть всё повторится! Её упрекнуть не могу За то, что творится в моём воспаленном мозгу, За то, что бездарен и преувеличен мой век, Косой, как татарин, воинственный, как печенег... 27 сентября 1972

*  *  *

Вот шахматные вынуты фигурки, В плетёнке рейнское припасено... Когда всё это было? В Петербурге Или в Москве? Не знаю, всё равно... Я вижу этот древний взгляд, косящий, Мальчишеский, насмешливый пока, И женский взгляд, холодный и скользящий, С горбинкой нос, лиловые шелка... Где эти двое? Там ли, где Борис С Мариной?.. Зеленеет кипарис. Весною соки новые выносит, И если с облака посмотришь вниз, Душа светлеет и судьбы не просит... 1972

*  *  *

Такую власть имеет гений Над нашим будущим, что мы По праву нищих поколений Чужую жизнь берём взаймы. Рука готова подчиниться Стихийным навыкам его. Но волшебству не научиться — И нам прощают воровство. И мне ни капли не обидно, Что, окунаясь в эту власть, Рискую утонуть, как видно, И незамеченным пропасть. 1 октября 1972

*  *  *

Я твердил, что дурное прекрасно, А прекрасное — дурно, когда Мы с тобой расставались — напрасно, Зря, как мне показалось тогда. Ты же знала, как дурно дурное И прекрасно прекрасное: ты Оттого и рассталась со мною, Что хотела во всем простоты. 9 октября 1972

*  *  *

Как таинственно имя твоё, Человек незнакомый! Так волнует чужое жильё И далёкие громы. Может, счастье — с тобою дружить. Как прекрасна надежда! Может быть, ты поэт. Может быть, Ты пошляк и невежда. Со знакомыми проще оно И скучнее бывает: Только имя произнесено — От души отлегает. 26 октября 1972

*  *  *

Имя, отделяясь от меня, Собирается, судьбу кляня, Жить самостоятельно и розно. Странно! Я себя не узнаю, Сочиняю будущность свою И уж не оглядываюсь: поздно. Имя на журнальной полосе Нежится во всей своей красе И, по принципу обратной связи, На меня желает повлиять, И со мной не ладит, и сиять Хочет, и не хочет восвояси. 1972

*  *  *

Случайная встреча роднит Тебя и меня: что сказала Ты, всё узелками связала, И дерзость мою извинит. Я вовсе не думаю сбыть Ту память, которая смеет Все помнить, но точно глупеет — И дату мечтает забыть. Забудем тот вечер, ту ночь, То утро, тот день... не забудем, Нет! Заново ленту раскрутим Деталей, как было, точь-в-точь. Бот сумочка , зеркало , плащ На стуле, сапожки в прихожей Под вешалкой... Случаи хороший Нам выдался, день подходящ. Сегодня тебе расскажу Не то, что припомнить сумею, А то, как от счастья глупею, Когда в эту память вхожу. 16 декабря 1972

*  *  *

Где я видел это злое, Это умное лицо? Над суставом золотое С плоским камешком кольцо. Точно ль там, за временами, Детством, дружбой, на бегу, Что-то было между нами, Что припомнить не могу? Настороженность, одна из Нянек памяти, спешит... (Наш троллейбус, накреняясь По Литейному бежит, Точно парусник античный, Челн ахейский... Храбрецы Здесь стоят толпой привычной, По бортам сидят гребцы.) Там, за спешкой, тьмой, долгами, Службой — лёгкий дым стыда. Память сложными кругами Возвращается туда. Вот рука её с колечком, Мятый, поручень, окно, Крыша дома с человечком Над рекламою кино; Вот судьба моя, с надрывом Недосказанности, с тем Детством злым, нетерпеливым, С комплексами всех систем, С чёрствостью неизлечимой, Самомненьем, чепухой, С памятью неразличимой, Гордой совестью глухой... Честно обхожу капканы, Силюсь вспомнить что-нибудь, Разглядеть, смещая планы, Выворачивая суть: Что же, что же было с нею С нами? — Пусто. Ни следа! Впрочем, мы, всего вернее, Не встречались никогда. 1972

LES VIOLONS DE L'AUTOMNE

Верлену скрипки осени слышны. Должно быть, осень хороша в Париже. Хотя, конечно, и у нас не хуже — Иначе отчего мы ей верны? Садись к окну, придвинь тетрадь поближе. Гляди на клен, краснеющий от стужи, И наслаждайся хором тишины. Поэт приходит в Люксембургский сад. Песок поскрипывает под штиблетом. Он видит вазы, статуи, мольберты, Газон, дворца оранжевый фасад. Еще не холодно, как поздним летом Бывает, и осенние концерты Слышны, и листья жёлтые висят. Да, скрипки, скрипки слышит он вокруг. Не замечает бледную брюнетку С этюдами на полотняном стуле. Он, забываясь, видит Петербург, Фонтанку, клёна выцветшую ветку, Где статуи античные уснули — Наш маленький Jardin du Luxembourg. Пусть я не лажу с русским языком, Который всё на свете позволяет: Я вижу, что девица, над альбомом Склоняясь со своим карандашом, Поэта, несомненно, замечает, И взгляд его ей кажется знакомым, Хоть он, я знаю, с нею не знаком. Когда она покинула постель, Был полдень. Полукруги под глазами Об этом говорят. Забыв об этом, Из сада по бульвару Сен-Мишель, Высокими любуясь небесами, Последуем тихонько за поэтом. Сейчас он кончит эту канитель, Сорбонну он оставит справа, мост Пройдёт, спеша. Юстиции дворец он Оставит слева — мне уж не угнаться За ним, мой путь, ей-ей, не так уж прост! Но вот домой приходит наконец он. Ему осталось с мыслями собраться, А мне — покинуть мой завидный пост. 1972

*  *  *

И вот воображение и опыт, Соединясь, дают надёжный сплав, И ты счастливый различаешь шёпот, В подсказчице природу угадав. Но трепещи, свыкаясь с этой властью, Которая сама к себе строга, Как Марк Аврелий, равнодушна к счастью И не глядит на низость свысока. 12 сентября 1972

*  *  *

Пусть сдержанность станет опорой, И с разумом будет дружить Твой стих приглушенный, который Мечтает тебя пережить. В нем ровная явится сила, Найдя примирительный шаг С порой, когда слово пьянило И время звенело в ушах. 12 сентября 1972

ДЕСЯТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

От счастья писалось тогда — Увы! От избытка. Всё кончилось. Ищет беда Другого напитка. Лишь тот, кто несчастлив, поймет Невзрачную музу, Ее долгожданный приход, Печаль и обузу. Сиделка, готовя питье, Улыбку забудет. Прохладную ласку ее Бедняк не осудит. 2-10 марта 1982

---

1971-1973,
Ленинград,
помещено в сеть 2 февраля 2002

отдельным изданием:
Юрий Колкер. КЕНТАВРОМАХИЯ, Ленинград, самиздат, 1971 (первый вариант; в двадцати экземплярах).

в книге:
Юрий Колкер. СОСРЕДОТОЧИМСЯ НА НЕСОМНЕННОМ. Избранные стихи, СПб, 2006 (не полностью).

Юрий Колкер