[ПО ПОВОДУ СТАТЬИ ЮРИЯ КОЛКЕРА
ЛИПКИН ВСПОМИНАЕТ ГРОССМАНА
Страна и мир №10, октябрь 1986]

Десятая книжка журнала (1986 г.) содержит интереснейшие публикации: статью Олега Волкова и комментарий к ней Владимира Войновича, статью К.Любарского, деловито и компетентно разъясняющего чернобыльскую трагедию, беседу с членом Верховного суда США У.Бреннаном. Журнал проявил замечательную инициативу, решив поздравить с 75-летним юбилеем С.И.Липкина, "человека рафинированной культуры и незаурядного гражданского мужества", как характеризует Липкина редакционная врезка; далее про него рассказано, как он, "протестуя против преследования молодых литераторов, участников альманаха "МетрОполь", вместе со своей женой, поэтессой Инной Лиснянской, вышел из Союза писателей, порвал таким образом с "официальной советской литературой" и "на шестьдесят девятом году жизни (...) в буквальном смысле слова лишился куска хлеба". Все это сказано достойно и справедливо. Однако вслед за этой врезкой следует текст рецензии Юрия Колкера — "Жизнь и судьба Василия Гроссмана". В этой статье о книге Липкина, посвященной его другу Гроссману, нам сообщаются некоторые "факты", каждый из которых изложен ядовито. Начну с цитаты: "Безусловно, Гроссман верил в изначальную справедливость принципов, заложенных в основание советского строя, был интернационалистом и в каком-то смысле марксистом, пожалуй, и остался им, — позиция, которая сейчас едва ли у кого встретит сочувствие" (стр.114).

Слова Ю.Колкера меня удивляют. Разве это так уж стыдно — быть интернационалистом?

А что значит, что он был "в каком-то смысле марксистом... и остался им"? В каком же таком "смысле Гроссман был и остался марксистом? И почему столь безусловно ясно, что позиция марксиста и интернационалиста "едва ли у кого встретит сочувствие"? Я знаю многих и многих, которые предпочитают интернационализм всякому национальному фанатизму... Насчет марксистов, то их на свете немало; думаю, несколько десятков миллионов. Что же значит — "едва ли у кого..."?

Липким, далее, обвинен в том, что он "комментирует поспешно и уклончиво" поворот Гроссмана, который произошел якобы исключительно под влиянием трагической судьбы евреев. "Еврейская трагедия, — пишет Липкин, — была для Гроссмана частью трагедии (...) всех жертв эпохи тотального уничтожения людей". Ю.Колкер строго осуждает Липкина: "Здесь недобросовестность мемуариста очень наглядна", — бросает он всердцах. И продолжает: "Вообще, суждения Липкина по национальному вопросу поверхностны и неотличимы от советских" (115). Видимо, Ю.Колкер лучше знал В.Гроссмана, чем его ближайший друг и первый читатель О.Липкин: почему же мемуары (живя в Москве и потому с опасностью для жизни) написал С.Липкин, а не (живя в Иерусалиме и потому ничем не рискуя) Ю.Колкер? Может быть, потому, что, когда В.Гроссман и С.Липкин вырабатывали свои "поверхностные взгляды" на национальный вопрос (в траншеях войны), Ю.Колкера еще не было на свете?

Странное умозаключение делает Ю.Колкер, читая книгу С.И.Липкина. Липкин констатирует приоритет Гроссмана: он, Гроссман, "первым нарисовал обширную картину погибающей за каторжной проволокой России". Он сделал это до Солженицына — отмечает (вслед за Липкиным) Ю.Колкер. Как известно, Госбезопасность конфисковала все экземпляры гроссмановского романа "Жизнь и судьба"; Липкин повествует об этом с горечью и негодованием. Но Ю.Колкер вычитывает у Липкина следующее: "Из контекста можно усмотреть (...), что самое несчастье "Жизни и судьбы" было, по его мысли (...) (то есть по мысли Липкина), делом Провидения, открывавшего путь другому, высочайшему гению..."(115). Что за фантасмагория? Из какого "контекста" Ю.Колкер вывел этот мистический вздор? И почему бы ему не поделиться с нами, с читателями, хоть малым отрывком из этого "контекста"?

Позволю себе сделать то, чего Ю.Колкер сделать не захотел,— привести этот "контекст". Вот он. "Гроссман собрал воедино и воссоздал все, о чем на протяжении лет, смертельно страшных лет нашей родины, настойчиво расспрашивал у выживших чудом и чудом вышедших на свободу лагерников, у людей ему близких и далеких, и первым нарисовал обширную картину погибающей за каторжной проволокой России. Ведь один день Ивана Денисовича для читателей еще не занялся, и я, слушая Гроссмана, уже не по отдельным рассказам, а впервые во всей своей безумной и с ума сводящей всеобщности узнал то, что болело, обливалось кровью во мне, о чем я думал постоянно и что в книге Гроссмана ошеломило меня точностью, подробностью изображения."

Таков этот "контекст". Где же тут Провидение, о котором говорит Колкер? Правда, дальше есть еще одно упоминание о Солженицыне, но и тут Провидение ни при чем.

"Один неглупый литератор, сказал мне, прочитав "Жизнь и судьбу": "Как Гроссману не повезло! Если бы свой роман с таким точным, потрясающим описанием лагерей он опубликовал до Солженицына!"

Я с этим не согласен. Конечно, что и говорить, было бы лучше, если бы люди, каким-то образом сохранившие роман, нашли в себе смелость позаботиться о судьбе рукописи раньше, но я твердо убежден, что открытия в литературе не ограничиваются темой. Открытием в литературе всегда является человек. И каждый по-своему — Солженицын и Гроссман — открыли человека в концлагере..."

По мнению С.И.Липкина — как его толкует Колкер — Провидение якобы способствовало конфискации романа Гроссмана, чтобы дать возможность пройти вперед "другому, высочайшему гению", Солженицыну. Провидение, оказывается, действует посредством сотрудников Госбезопасности... Но мы видим: утверждения Ю.Колкера не имеют ни малейшего отношения к тексту Липкина. Впрочем, Ю.Колкер и дальше в таком же духе угадывает мысли С.И.Липкина или, вернее, сочиняет за него. Вот другой пример, едва ли не еще более удивительный.

На квартиру Гроссмана являются "двое в штатском"; они ведут себя учтиво, но домработница говорит невестке Гроссмана: "Кажется, нехорошие люди пришли".

Бесхитростная женщина угадала — Липкин рассказывает об этом без нажима. Знаете ли вы, что из этого делает Ю.Колкер? Он пишет (даже и выписывать такой пассаж неловко) : "Эту реплику Липкин воспроизводит без комментариев, но мысль его прозрачна: глас народа — глас Божий. В молчаливой этой посылке мне чудится нечто знакомое... (...) Именно так, одновременно выспренно и высокомерно, относились к народу русские народники XIX века..." (Обрываю здесь, хотя Ю.Колкер продолжает разивать свою мысль). Честно скажу — не понимаю, о чем критик пишет. А если домработница в самом деле так сказала невестке? Причем тут "глас Божий"? И что означает это пояснение Колкера: "Именно так, одновременно выспренно и высокомерно..."? В чем же проявились у Липкина выспренность и высокомерие? В том, что он привел реплику домработницы "без комментариев"? Можно ли в "молчаливой посылке" быть "выспренним"? Да еще и высокомерным? Ну, а при чем тут русские народники? И все те развернутые выводы, которые Ю.Колкер делает из этой вполне невинной реплики домработницы? Бедная домработница, она не предполагала, что четверть века спустя тот факт, что С.И.Липкин вспомнит ее слова о нехороших людях, даст основание некоему Ю.Колкеру прийти к заключению, будто бы "Липкин наследует это чувство (русских народников!) чистым и незамутненным сквозь более чем столетнюю толщу, вынося за скобки все социальные и демографические катаклизмы, пережитые Россией" (115).

Ю.Колкеру кажется, что он недостаточно горячо поздравил Липкина с юбилеем. Поэтому он отмечает еще и другие "непривлекательные черты этой прозы и ее автора". Он с непререкаемой уверенностью заявляет, что "обобщающая мысль не является сильной стороной записок Липкина" и что "его религиозные суждения поспешны". А придравшись к словам Липкина, что когда-то "Горький искал Бога, то есть единственную правду", он обрушивает на Липкина совсем уже грозное обвинение: Липкин, дескать, "санкционирует элитарную спесь и зовет к насилию", да и к тому же проповедует горьковский тезис о том, что "если враг не сдается, его уничтожают" (116) ; у Липкина Колкер видит и призыв к насилию, и "признание в умственной лени", и "трюизм".

Совершенно ясно, в кого Ю.Колкер целит. Но почему бы ему не обрушить свой гнев не косвенно, а прямо — на Солженицына, в самом деле настаивающего на том, что истина одна, Божья, и что всякий плюрализм — от лукавого ("Наши плюралисты")? Зачем Ю.Колкер прикровенно спорит с Солженицыным, цепляясь к неотчетливому, мимоходом брошенному замечанию С.И.Липкина? Не потому ли, что Солженицына зедевать небезопасно, а Липкин ответить не сможет — даже если ему, старому и больному писателю, удастся в Москве прочитать юбилейную статью Ю.Колкера?

Заключительная часть рецензии представляет собой набор более чем странных упреков. "Мемуары Липкина, — утверждает критик, — написаны рукою небрежной или усталой. Язык их беден и тяжел..." Это неправда, книга Липкина написана увлеченно и увлекательно. Ю.Колкер цепляется, например: Липкин пишет "ушел" вместо "умер", и ему, Колкеру, это не по вкусу. А почему? "Уйти" в смысле "умереть" — вполне принятый в русском литературном языке эвфемизм. Вам не нравится? Пишите иначе, но упрекать за такой синоним никто не имеет права. И уже совсем нельзя корить автора-москвича за то, что в его книге не так стоят запятые: "Знаки препинания расставлены кое-как (вопросительные предложения завершаются точкой; отсутствуют завершающие кавычки, что часто не дает возможности установить конец цитаты — распространенная и чисто советская ошибка)." Неправда, отнюдь не "чисто советская" — многие книги, выходящие на Западе, страдают тем же недостатком. Однако дело не в этом. Читая этот абзац рецензии, я глазам своим не верил: неужели Ю.Колкер забыл, что С.ИЛипкин не мог держать корректуру своей книги? Что он живет в Москве, и ему невесело от того, что его книги выходят на Западе — не проверенные, не прочитанные автором? Критическое брюзжание подобного рода я не могу назвать иначе, чем безобразным и безнравственным.

Ну, а уж под конец рецензии — поток прямых оскорблений, ряд ударов наотмашь. Липкин, видите ли, "был конформистом" (Доводы? Никаких.) Он, видите ли, слишком поздно, только в 69 лет, собрался выйти из Союза писателей (а все остальные вышли раньше, так надо понимать?). Он "всю свою жизнь принадлежал к своеобразной касте... Даже войдя в пенсионный возраст, он не сразу (и не вполне) порвал с этой жреческой прослойкой, с положенными ему почестями и преимуществами". Даже если согласиться с этим недобросовестным рассуждением, можно ли забыть о том, что Липкин и Лиснянская сами ушли из Союза писателей? Кто еще так поступил? Один только Владимов. Даже Солженицын не ушел — его исключили. А другие наши писатели — Пастернак, Булгаков, Платонов, М.Петровых, Д.Самойлов, Ахматова, Кушнер, Глеб Семенов, Арc.Тарковский, Винокуров, Маршак — разве они порвали "с этой жреческой прослойкой"? Обвинение прежде всего бессмысленное. Но и, разумеется, безобразное, ибо предъявлено человеку, противопоставившему себя Союзу в старости, когда он уже не мог последовать примеру Ю.Колкера и репатриироваться в Израиль. Человеку, который для каждого своего собрата по литературе должен быть нравственным примером — для каждого, в том числе и для Ю.Колкера. Где бы сказать С.И.Липкину спасибо за его мужество и за преподанный им пример... Нет, Колкер бросает Липкину упрек в том, что он "не вполне" порвал с кастой (?), а также в том, что он ходил в рестораны и что у него "по временам водились деньги", и что он... Слушайте, слушайте! Что он не захотел "смешаться с народом, зарабатывать на жизнь нелюбимым, изнуряющим, плохо оплачиваемым трудом, как это делают 99% советских людей..." Вместо того, чтобы стать рабочим или дворником, С.И.Липкин зарабатывал на жизнь литературой — переводами. Пусть Ю.Колкер не удивляется моей ассоциации, но я узнаю в его филиппике голос судьи Савельевой, обвинявшей Иосифа Бродского в том, что он тунеядец: пишет стихи и переводит, а не работает на заводе фрезеровщиком. Разве логика не та же самая?

Не стал бы я писать это "Открытое письмо", если бы не два обстоятельства, изложением которых мне хочется его закончить.

Первое. "Страна и мир" — близкий мне журнал, я в нем систематически печатаюсь; я был до сих пор горд возможностью этого сотрудничества; надеюсь и впредь иметь все основания гордиться. В чужой или тем более враждебный журнал я своего протеста писать бы не стал.

Второе. С.И.Липкин живет в Москве, он не имеет возможности не только держать корректуру своих книг и расставлять запятые, но и отвечать Ю.Колкеру. Поэтому я счел своим долгом — долгом литератора, во многом единомышленника и уж во всяком случае благодарного читателя Семена Израилевича Липкина — сделать то, чего он сам сделать не может.

Е. Эткинд

журнал СТРАНА И МИР (Мюнхен) №12, декабрь 1986, стр. 94-97.