Лучше поздно, чем никогда, не так ли? Помещаю в сеть мою старую статью 1986 года, во-первых, потому, что привожу в порядок свое прошлое (кажется, ученые люди называют такие занятия терминальным поведением), и статья важна для меня; во-вторых потому, что мне необходимо вернуть долг и снять с себя навязанную мне вину.
При публикации этой статьи в 1986 году редакция парижской Русской мысли (в ту пору лучшей русской газеты мира, после 2005 года выродившейся в бульварный листок) почему-то опустила важную для меня приписку, содержавшую благодарность человеку, от которого я получил большую часть необходимого архивного материала. Тогда в открытой печати этого человека назвать по имени было нельзя. В отличие от меня, эмигранта, он жил в Москве, Ходасевич же у недоумков-большевиков числился поэтом антисоветским, и заниматься им, пусть хоть на уровне архивных разысканий, значило рисковать карьерой и даже свободой. Теперь этого исследователя назвать можно: это Николай Всеволодович Котрелёв, которому я всегда чувствовал себя обязанным.
Сведения, сообщаемые в этой моей статье, вероятно, давно перекрыты последующими публикациями — ведь литературные архивы перестали быть государственной тайной с момента нравственного крушения большевизма. Нехитрые построения, сделанные мною в статье на основе этих сведений, могли в своё время быть подхвачены и использованы литературоведами, могли пройти незамеченными, а могли и независимо от меня быть повторены теми, кто нашел в открытых архивах те же сведения. Что же до моих общих соображений, тоже нехитрых, которые в этой статье сопутствуют фактам, то они, по моей скромной догадке, устареют не раньше, чем устареет литература.
Ю. К.
22 декабря 2011,
Боремвуд, Харьтфордшир
Литературная судьба Владислава Ходасевича заставляет вспомнить таковую Евгения Боратынского: оба сначала были ценимы, затем отвергаемы современниками, оба после смерти были основательно забыты и лишь спустя несколько десятилетий возвращены в контекст литературы — в окружении эпитетов, которых не удостоились при жизни. Роднит их и то, что оба они были последовательными архаистами в своем кругу. Уже отмечалось, что именно это качество — конечно, в сочетании с талантом, — парадоксальным образом сделало их стихи устремленными в будущее (что̀ оба поэта прекрасно сознавали; незачем напоминать обращение Боратынского к «далекому потомку», так потрясшее О. Мандельштама; Ходасевич же, в декабре 1925, в письме к петербургскому поэту Михаилу Фроману (М. А. Фракману, своему последователю), даже называет себя в этом смысле футуристом). Впрочем, парадоксальность тут мнимая: всякий поэт, не считающий свою эпоху и свой талант венцом истории, верящий в единую и общую природу высокого в человеке, не может в той или иной степени не противиться пресловутому духу времени, этому языческому божку, — ибо помнит о вечном. Сознательный же поиск новизны, оригинальничание (и сопутствующее ему жалкое словечко новаторство, заимствованное из лексикона советского заводского общества изобретателей и рационализаторов) всегда были прибежищем людей малоодаренных. Поэтому и сегодня, задаваясь вопросом о смысле жизни, будучи оставлены наедине с неизбывными вопросами, — мы ищем ответов и жизненных сил не в кунсткамере литературы, где по праву рождения соседствуют А. Анаевский и А. Крученых, и, пожалуй, не у гениальных Лермонтова и Блока, чьи стихи часто слишком принадлежат вызвавшим их к жизни эпохам, — мы черпаем воодушевление у тех, кто максимально сумел освободиться от сиюминутных уз времени. Такими провиденциальными собеседниками являются к нам Боратынский и Ходасевич, с их сдержанностью и любовью к мысли, с их тяжелой лирой, где каждый звук выстрадан, обеспечен жизнью и судьбой. Являются — как наши современники.
Тем важнее для нас понять, каким образом судьба, самим поэтом ревниво оберегаемая и словно вынесенная за скобки, влияет, через формируемое ею мировоззрение, на таинственный процесс творчества. Прошедшие десятилетия дают нам право на такую нескромность. И вот там, где начинаются особенности частной жизни, там кончается сходство между Боратынским и Ходасевичем (даже польское происхождение обеих фамилий — не более чем отвлекающая от сути случайность). Сходный духовный опыт они вынесли из совершенно различных жизненных коллизий, — лишний довод в пользу ценности и универсальности этого опыта, его непреходящего значения. Конечно, поэзия не исчерпывается поисками смысла жизни, да и не она одна занимается ими. Но поэзия — и не изящная словесность, и не аттракцион, во всяком случае — русская поэзия, какою мы ее знаем и любим. Ее предмет — совесть и служение. Поэтому авангард, этот заносчивый проситель, никогда не был вхож к ней далее передней. Поэтому же и философской лирике, «поэзии мысли», обеспечена у нее долгая жизнь, а «земному лихолетью» творивших ее поэтов — наше пристальное и благодарное внимание.
Университетские годы Ходасевича изучены мало. До сих пор [1986] утверждают, например, что он закончил свое университетское образование (Н. Берберова, в предисловии к Избранной прозе Ходасевича, Руссика, 1982). Мне кажется полезным прояснить некоторые моменты жизни поэта той поры. Насколько я знаю, привлекаемые мною архивные материалы прежде не публиковались*.
* Большинство из них сообщено мне замечательным ученым, чьё имя я не получил разрешения назвать. [Николаем Всеволодовичем Котрелёвым; см. предисловие, — Ю. К., 2011]
Они интересны и сами по себе: сквозь занимающие их частности выпукло проступает облик России первого десятилетия XX века.
В июне 1904 года Ходасевич оканчивает 3-ю Московскую гимназию, сдав на четверки все шесть выпускных экзаменов (в том числе и «русский язык с церковнославянским и словесность»; этот предмет вел у него поэт второй волны символизма Виктор Стражев). Среди годовых оценок Ходасевича — десять четверок и одна тройка (по немецкому языку), всего же оценок 11 (вместо положенных двенадцати; католик Ходасевич был освобожден от православного закона божия). Оценки выставлены по следующим предметам: русский язык с церковнославянским и словесность, логика, латинский и греческий языки, математика и математическая география, физика, история, география, французский и немецкий языки. В аттестате отмечается, что в VIII (последнем) классе Ходасевич «пробыл» один год (т. е. не был второгодником) и, далее, «что, на основании наблюдений за все время обучения его в Московской 3 гимназии, поведение его вообще было отличное, исправность в посещении и приготовлении уроков, а также в исполнении письменных работ довольно хорошая, прилежание достаточное и любознательность развитая, особенно по русскому языку». К аттестату приложена специальная «выписка» об отсутствии за Ходасевичем записей в кондуитном журнале за последние три года. Получив еще ряд важных бумаг, Ходасевич подал в университет следующее прошение:
[№1, рукопись]
Его Превосходительству
Господину Ректору ИМПЕРАТОРСКОГО
Московского Университета
|
Московского мещанина Владислава Фелициановича Ходасевича |
прошение
№1286
зач[ислить]
Желая для продолжения образования поступить в Московский Университет, имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать зависящее распоряжение о принятии меня на юридический факультет, на основании прилагаемых при сем документов: аттестата зрелости, выданного из Московской 3й гимназии за № 691; 2) выписки из кондуитного журнала за последние 3 года, выданной из Московской 3й гимназии 2 июня 1904 года за № 736; 3) выписи из метрической книги Московской Римско-Католической Петро-Павловской Церкви, за № 569, засвидетельствованной могилевской Римско-Католической Духовной Консисторией 19 апреля 1893 г., за № 2774; 4) свидетельства о приписке к 3 призывному участку, выданного из Московской Городской Управы, от 7го мая 1904 г., за № 71; 5) свидетельства об увольнении из общества Московских мещан, выданного из Московской Мещанской Управы 15 июля 1904 г., за № 8482; вместе с копиями с оных. При сем, на основании Высочайше утвержденного Устава Императорских Российских Университетов, обязуюсь во все время пребывания моего в Университете подчиняться всем правилам и постановлениям университетским.
30 июля 1904 г. Москва, угол Тверской и Пименовского пер., д. Коровиной, кв. 26.
Владислав Фелицианович Ходасевич
В аттестат были в дальнейшем вписаны следующие сведения о пребывании поэта в Московском университете:
[№2, рукопись]
Означенный в сем ат. зрел. Ходасевич Владислав-Фелициан [таково полное имя поэта: Владислав-Фелициан Фелицианович, — Ю. К.] состоял в числе студ. Моск. Унив. на Юрид. фак. в течение 1904-05 акад. года и на ист.-фил. фак. в течение 1905-06, 1906-07 акад. годов; как не внесший платы в осен. пол[угодие]. 1907 г. Ходасевич из Моск. Унив. был уволен.
В октябре 1908 г. Ходасевич обратно был принят в число студ. Моск. Унив. и состоял на Ист.-фил. фак. в течение 1908-09 акад. года и осен. пол[угодия] 1909 года; за невзнос платы в вес[еннее] пол[угодие] 1910 года Ходасевич из Моск. Унив. был уволен.
В сентябре 1910 г. Ходасевич обратно был принят в число студ. Моск. Унив. и состоял на Юрид. фак. в течение весеннего [возможно, описка; вероятнее: осеннего] пол[угодия] 1910 года; как не внесший части платы (в пользу преподавателей) в осен. пол. 1910 г. Ходасевич из Моск. Унив. был уволен.
Москва. Авг. 16 дня 1912 года.
Итак, Ходасевич нуждался. Его отец, Фелициая Иванович (прибл. 1836-1912), «мещанин Гостиной Слободы», «купец 2-й гильдии», как его именуют официальные бумаги, содержал фотографический магазин и при нем картинную галерею (в молодости он учился живописи в петербургской Академии Художеств), но богат не был, и, по свидетельству поэта, «тех пятерых [т. е. старших детей] прокормил — только меня не успел». Всю жизнь, и в России, и в эмиграции, Ходасевич находился в материальной зависимости от родственников. В России роль опекуна исполнял не отец, а старший брат поэта, присяжный поверенный Михаил Фелицианович. Сохранился следующий документ:
[№3, рукопись]
Я, нижеподписавшийся, обязуюсь оказывать брату своему, студенту ИМПЕРАТОРСКОГО Московского Университета Юридического факультета, 2 семестра, Владиславу Фелициановичу Ходасевичу материальную помощь во все время пребывания его студентом Московского Университета.
Присяжный Поверенный Михаил Фелицианович Ходасевич
| 17/III-05 г. | Личность и подпись руки М. Ходасевича Управление 2-го участ- ка Арбатской части удостоверяет 1905 г Марта 17 дня. |
| [печать] | Пристав [подпись] |
Необходимость в этом обязательстве явилась, когда в 1905 году поэт решил жениться. Ему (как и его невесте, Марине Эрастовне Рындиной) было тогда 18 лет, т. е. он был несовершеннолетним. Неизвестно, в каких суммах выражалась помощь М. Ф. Ходасевича поэту, но из документа №2 видно, что ее не хватало. Семестровая плата составляла 25 рублей. Возможно, были и другие платежи, но, восстанавливаясь в 1908 и 1910 годах, Ходасевич платил два раза по 25 рублей: возвращал долг и вносил деньги вперед за очередной семестр. Восстанавливался он в университете не дважды, как это видно из документа №2, а трижды: сохранились три его прошения об «обратном приеме», от 13 октября 1908, от 30 января 1909 и от 11 сентября 1910, причем в январе 1909 он внес лишь 25 руб. (на заявлениях имеются отметки о приеме денег). Следовательно, увольнение Ходасевича после осеннего семестра 1908 года было вызвано не денежной задолженностью, а чем-то другим. Чем? Болезнью, непосещением лекций, провалом на экзаменах?
От родителей, к этому времени, видимо, совсем обедневших, поэт получает не денежное ручательство, а только требуемое законом разрешение:
[№4, рукопись]
Мы, нижеподписавшиеся, на вступление несовершеннолетнего сына нашего, студента ИМПЕРАТОРСКОГО Московского Университета, Юридического факультета, 2 семестра, Владислава Фелициановича Ходасевича, в брак с усыновленной дочерью полковника Мариной Эрастовной Рындиной, согласие изъявляем. — Фелициан Иванович Ходасевич, София Яковлевна Ходасевич.
Я, нижеподписавшийся, удостоверяю, что предстоящие подписи на этом сделаны собственноручно в присутствии моем, Сергея Алексеевича Соколова, исполняющего должность Московского Нотариуса Ивана Алексеевича Соколова, в конторе Соколова Городск. уч. на. Варварке, в доме под №102, известными мне лично Московскими мещанами Фелицианом Ивановичем и Софиею Яковлевной Ходасевич, живущими в Москве, Сущевской части 1 участка, в доме Мамошина 1905 года Марта 18 дня. По реестру № 1761.
[Печать] [Подпись]
В этом нотариальном акте следует отметить две детали. Во-первых, он скреплен подписью С. А. Соколова, поэта-символиста и издателя, известного под псевдонимом Сергей Кречетов (и под прозвищем Гриф — по имени его издательства, где, между прочим, в 1908 году вышла первая книга стихов Ходасевича Молодость). Тот факт, что С. А. Соколов практиковал как юрист, или вовсе нов, или прочно забыт. Во-вторых, указанный здесь адрес родителей Ходасевича, в марте 1905, не совпадает с адресом Ходасевича в июле 1904 (см. документ №1). Не значит ли это, что поэт жил отдельно от родителей, еще будучи гимназистом? И не адрес ли старшего брата указан в №1? Из №3 видно лишь, что М. Ф. Ходасевич жил на 2-м участке Арбатской части.
Еще раньше аналогичное «изъявление согласия» прислал своей «усыновленной дочери» из Петербурга полковник Эраст Иванович Рындин. Далее потребовалось свидетельство о благонадежности М. Э. Рындиной; его подписал 11 марта новгородский вице-губернатор («ни в чем предосудительном в нравственном и политическом отношения замечена не была»). Следующей инстанцией был ректор.
[№5, рукопись]
Его Превосходительству
Господину Ректору ИМПЕРАТОРСКОГО
Московского Университета
|
студента Юридического факульте- та, 2 семестра, Владислава Фе- лициановича Ходасевича |
прошение
Честь имею покорнейше просить Ваше Превосходительство ходатайствовать перед Г. Попечителем Московского Учебного Округа о разрешении мне вступить в брак с усыновленной дочерью полковника Мариной Эрастовной Рындиной.
При сем прилагаю: 1) разрешение усыновителя М. Э. Рындиной, полковника Эраста Ивановича Рындина, 2) разрешение моих родителей, 3) свидетельство Новгородского Губернатора о политической благонадежности М. Э. Рындиной, от 11 марта с. г., за № 1374, и 4) обязательство брата моего, Присяжного Поверенного Михаила Фелициановича Ходасевича оказывать мне материальную помощь.
Студент Юридического факультета 2 семестра Владислав Фелицианович Ходасевич.
Даты под прошением нет, но ниже имеется сделанная позже приписка: «Удостоверение и метрическое свидетельство получил. Владислав Ходасевич 26/Марта 905». Упомянутое удостоверение — документ для предъявления священнику и для «надписи о повенчании», датированный 26 марта 1905 года, — уведомляет церковь о том, «что на вступление его [Ходасевича] в первый законный брак с девицею Мариной Эрастовнной Рындиной со стороны Университетского Начальства препятствий не имеется». Основанием для удостоверения послужила составленная двумя днями раньше бумага, в которой попечитель сообщает ректору «для зависящих распоряжений», что он разрешает Ходасевичу «вступить в брак, но с тем, чтобы брак этот удовлетворял всем необходимым для законности и действительности оного условиям».
Венчание Ходасевича с Н. Э. Рындиной состоялось 24 апреля 1905 года, «в Московской Николаевской, при румянцевском Музее, церкви». Брак этот, как известно, не был счастливым. «Разъезд с Мариной» поэт помечает в автобиографических заметках датой 30 января 1907 года. Впоследствии Рындина становится женой редактора-издателя журнала Аполлон С. К. Маковского.
Год, закончившийся разрывом с Рындиной, был чрезвычайно важен в литературной судьбе Ходасевича: 33 из 34 стихотворений его первой книги были написаны в 1907 году. Ходасевич оставляет университет еще весной и до глубокой осени живет в Лидине, имении Рындиных возле станции Бологое по Николаевской железной дороге. Интересно, что в Лидине он не только пишет стихи и ведет литературную переписку, но и скрывается от расчетов с квартирохозяином, которому он задолжал 28 рублей. По сведениям квартирного стола Московской казенной палаты адрес Ходасевича в Москве был тогда: 2 участок Пречистенской части, дом Голицына по Б. Николо-Песковскому переулку. По тем же сведениям пени за недоимку начислялись Ходасевичу с 16 апреля 1907 года.
Недоимщика разыскивала полиция. Возникает пространная переписка пристава 2 участка Пречистенской части с различными ведомствами. Так, 12 июня 1907 помощник исправника (неясно, какого уезда и губернии) возвращает приставу его запрос «за неуказанием, при какой именно деревне или селе находится имение Ходасевича». Затем московский адресный стол от 25 июня 1907 отвечает приставу, что Ходасевич «значится отмечен 30го Апреля с/г в город Рязань». Пристав обращается в городское полицейское управление Рязани; 25 июля 1907 оттуда следует ответ: «по произведенному розыску Ходасевича на жительстве в Московской части Рязани не оказалось и личность его никому не известна». Вероятно, пристав не удовлетворился этим ответом: розыски в Рязани продолжались до 22 августа 1907 года. Этой датой помечено последнее письмо из рязанской полиции; в нем сообщается, что «за нерозыском Ходасевича настоящая переписка препровождается Г. Приставу 2 участка Пречистенской части города Москвы». Получив это сообщение 24 августа 1907, пристав уже 27 августа 1907 вновь пишет в московский адресный стол, откуда (от 31 августа 1907) следует ответ, не вполне совпадающий с первым: что Ходасевич выбыл в Рязань 28 апреля 1907 года. Третьего сентября 1907 вся накопившаяся переписка была отослана в канцелярию Московского университета «для сообщения сведений о сословии Ходасевича и его местожительстве», где (будучи получена 6 сентября 1907) осела на многие годы, пережив и императорскую Россию, и Ходасевича.
Другой причиной, по которой Ходасевич многие месяцы избегал присутственных мест, могла быть воинская повинность. Еще в 1904, гимназистом-выпускником, до увольнения его из общества московских мещан (что было необходимо для поступления в университет), он получил из Московской городской управы свидетельство в том, что он «приписан по отбыванию воинской повинности к 3 призывному участку города Москвы» и «обязуется доставить в Московскую Городскую Управу не позже первого марта (1907) сведения о семейном его составе». Необходимой справки Ходасевич своевременно не представил, и в апреле 1907 года Управа запрашивает о Ходасевиче университет, на что канцелярия по студенческим делам ИМУ отвечает от 26 апреля 1907, что он «выбыл из Университета». В точности такой же обмен бумагами между городской управой и университетом возникает по поводу Ходасевича и пять лет спустя, в марте-апреле 1911.
Несомненно, что в 1907 году Ходасевич в Рязани не был. Вероятнее, что он, приблизительно с марта по декабрь, безвыездно жил в Лидине. Туда ему посылает свои стихи (10 июня 1907, из Орла) поэт А. И. Тиняков (Одинокий), сопровождая их следующей выразительной припиской: «Всегда верные и тонкие замечания, которые Вы делали о моих стихах, соблазняют меня представить на Ваш суд несколько новых стихотворений, а Ваше радушное отношение ко мне дает смелость надеяться на получение от Вас строгого отзыва». Из Лидина Ходасевич отвечает Тинякову 14 июня 1907 длинным письмом, с очень жесткой критикой присланных тем девяти стихотворений и сообщением: «Сам я за это время написал порядочно. Вот Вам три последних…», после чего следуют тексты стихотворений Звезда, Passivum и В моей стране. В ответном письме А. И. Тиняков, между прочим, спрашивает Ходасевича: «Получаете ли Вы в деревне "Весы"?», — вопрос, указывающий на то, что Ходасевич жил в Лидине оседло.
Однако следующее (из сохранившихся) письмо А. И. Тинякову Ходасевич отправляет уже из Москвы в Петербург 7 января 1908 года. Из него видно, что «разъезд с Мариной», состоявшийся 30 декабря 1907, был для Ходасевича неожиданным и даже помешал встрече, заранее назначенной им на этот день приезжавшему из столицы Тинякову. Не успел или не захотел Ходасевич снять посвящение Марине своей первой книги стихов, вышедшей «у Грифа» в 1908 году? Скорее всего, второе. Некоторые стихотворения Ходасевича (например, Дома, 1908; Новый Год, 1909) позволяют предположить, что разрыв с М. Э. Рындиной не положил конца ни его любви к ней, ни даже каким-то отношениям бывших супругов.
Хронологически история первой женитьбы Ходасевича точно вписывается в его университетские годы. Поэт подал прошение о приеме в ИМУ 30 июля 1904, а последнее увольнительное свидетельство получил 11 мая 1911 (аттестат зрелости забрал еще позже, 13 августа 1912). Ходасевич венчался в 1905 году и был формально разведен в 1910 году, о чем свидетельствует бумага за подписью пристава 1 участка Пятницкой части: «Согласно отношения Московской Духовной Консистории от 20 декабря 1910 г за № 17328 брак Владислава Фелициановича Ходасевича с его женой Мариной Эрастовною Ходасевич расторгнут с дозволением Владиславу Ходасевичу вступить по его желанию в новый брак с лицом православным по истечении трех лет со дня подтверждения решения епархиального начальства, т. е. от 20 сентября 1910. 4 февраля 1911 года».
Бедность, доводившая временами до голода, была лишь одной из причин, помешавших Ходасевичу получить университетское образование. Сама же бедность эта объяснялась, между прочим, еще и тем, что поэт страстно увлекался картами. Эта страсть преследовала его в течение всей жизни; «…азартная игра, совершенно подобно поэзии, требует одновременно вдохновения и мастерства», напишет он в 1937 году. Современники свидетельствуют, что Ходасевич играл всегда и часто проигрывал больше, чем зарабатывал.
Мы видели, что дольше всего Ходасевич учился на историко-филологическом факультете. Но поступал он на юридический, и в последний раз вернулся в университет в 1910 году снова на юридический факультет. Кажется, в это свое возвращение он не проучился и полугода. Это была его последняя попытка устроиться в жизни, последний порыв к благосостоянию и добропорядочности. В дальнейшем он живет только литературой, зарабатывает (исключая годы военного коммунизма) всегда пером, пишет всегда трудно, иногда — мучительно (1932: «Боже мой, что за счастье — ничего не писать и не думать о ближайшем фельетоне!»), но неизменно — «Ставит на слово, на звук — душу свою и судьбу».
1 мая 1986,
Иерусалим.
апрель 1986, Иерусалим
помещено в сеть 23 декабря 2011
газета Русская мысль (Париж) №3624, 6 июня 1986.
